Враги России - Валентин Сапунов

Агрессивная часть мужчин, неспособных к работе, формирует уголовный мир. Здесь царит жестокая иерархия, отработанный веками механизм борьбы с окружающим миром нормальных людей, или, по блатной терминологии, фраеров.

Внешний облик представителей уголовного мира характерен. Голубоглазых блондинов здесь практически не встречается. Доминируют, особенно среди главарей, брюнеты. Среди достигших определенных высот, ставших ворами в законе, много рыжих. Дело в том, что генетиками отмечена определенная корреляция между пигментацией и свойствами психики. Блондины обычно уравновешенны и добродушны. Брюнеты более жестоки и агрессивны. У рыжих чаще формируется комплекс разрушения. Подчеркну, что речь идет о коррелятивных связях, выявляемых на больших группах людей. Многие конкретные носители той или иной пигментации могут не подпадать под эти правила.

На склад психики сильно влияет рост. У низкорослых больше агрессии, стремления привлечь к себе внимание, самовыразиться в любой области. Литературные персонажи Дон Жуан и д’Артаньян, описанные в классической литературе, по некоторым предположениям, имели рост около 150 см – почти карлики. В большинстве нелегитимные политики, пришедшие к власти в результате переворота, были низкорослы. В России мода на низких вождей держалась с Ленина до Хрущева. Когда власть полностью утвердилась, в дело пошли политики более крупных телесных габаритов. В Америке, с ее отработанным демократическим институтом власти, низкорослый политик в принципе не может стать президентом. Этот же закон срабатывает и на такой малой модели социума, как банда шпаны. Во главе почти всегда стоит низкорослый брюнет, жестокий и агрессивный, желающий непрерывно утверждаться. За ним следует несколько крупных телохранителей с более светлой пигментацией волос. Лидер даже по отношению к подобострастному окружению – беспредельно жесток. Такие субъекты могут действительно внушать страх в силу переполняющего их заряда агрессии и сниженного инстинкта самосохранения. Да и живут они словно бы в другом временном измерении по сравнению с обычными людьми. Раньше взрослеют, раньше стареют, рано уходят из жизни. Нередко их жизненный путь останавливают «дружки» (в истинном смысле дружбы в этой среде нет), блатари постарше или правоохранительные органы. Несмотря на то что многие из таких вожаков обладают недюжинным умом, сделать блестящую карьеру хотя бы по преступной линии им, как правило, не удается. Однако бывают и исключения. По-видимому, одним из таких исключений стал низкорослый брюнет по фамилии Джугашвили. Но о нем другой сказ.

Можно ли контролировать уголовный мир?

Как мы выяснили, в любой экологической системе имеются паразиты и хищники. Имеются они и в любой социальной системе.

Известная форма паразитизма – уголовный мир. Как показал Цезарь Ломброзо, уголовники имеют и особую биологию. Хотя, разумеется, ситуацию в обществе и место в ней криминала определяет не только биология, а, скорее, взаимодействие биологических и социальных обстоятельств. Паразиты в первую очередь набрасываются на ослабленный организм. Соответственно, и криминал расцветает в годы развала государственной системы и социальной нестабильности.

Сильное государство с эффективно работающим механизмом власти и силовыми структурами не дает развернуться социальным паразитам. Но какой-то криминал есть всегда и везде. Наиболее эффективная форма взаимодействия власти с криминалом выработана на Востоке, в частности в Японии. Все мы знаем о якудза – суровых и безжалостных японских мафиози. Однако как рядовых японцев, так и приезжающих иностранцев в большинстве случаев все это не касается. Иностранцы подчас поражаются спокойствию и мирной безопасности улиц японских городов. Государственная политика в отношении криминала, отработанная столетиями, такова. Если, скажем, в России милиция борется с преступниками, но не с преступностью как явлением, то в Японии силовые структуры научились заглядывать в корень. Невыполнимой задачи полной ликвидации преступности не ставится. Силовые структуры ведут постоянный мониторинг уголовного мира, выявляют те мафиозные кланы, с которыми легче договориться. С их верхушкой садятся за стол переговоров и ставят вопрос примерно так: «Мы знаем, якудза-саны, что вы – матерые преступники и добропорядочными гражданами никогда не станете. Но мы готовы смотреть сквозь пальцы на ваши проделки, если вы согласны выполнять некоторые наши условия. Ваша область деятельности – облагать данью публичные дома и казино, осуществлять незаконные трансграничные перевозки контрабанды, оружия, наркотиков, живого товара. При этом мы будет рекомендовать, куда направлять оружие, куда наркотики, куда проституток, с тем чтобы помочь выполнению некоторых государственных задач (до которых вам, в принципе, дела нет). Если вы будете соблюдать наши условия – полиция закроет глаза на ваши подвиги. Вы сможете иметь своих подкупленных чиновников и депутатов, работников правоохранительных органов, журналистов. Но если вы нарушите договоренности, против вас будет брошена вся мощь правоохранительных структур».

После этого «законные бандитские формирования» сами при попустительстве полиции уничтожают «незаконные бандитские формирования» и попутно ликвидируют мелкую преступность, чтобы та не болталась под ногами у серьезных якудза. В результате в стране достигается определенная социальная стабильность, и рядовой обыватель чувствует себя в относительной безопасности. Хотя, конечно, бандиты есть бандиты, и какие-то сбои в этой отработанной столетиями системе случаются. Но как бы то ни было, поучиться у Востока такой политике следует.

Главный вывод таков. Возбудители инфекционных заболеваний – враги рода человеческого, всегда были, есть и будут. Но медицина развивается и в конечном итоге ограничивает возможность бактерий и вирусов наносить нам урон. Так же и уголовники – были, есть и будут. Но социальная медицина, представленная силовыми структурами, может и должна держать их в определенных рамках.

Кто такие графоманы-маттоиды?

Обратимся опять к трудам незабвенного буржуазного ученого Цезаря Ломброзо. Для обозначения некой стадии – полусумасшествия – он использовал понятие «маттоид» (от итальянского matto – псих., маттоид – психоподобный).

В современной отечественной психиатрии используется более ясный термин «пограничное состояние». Графоман-маттоид, по Ломброзо, человек, страсть к писанию (бумагомарательству) которого заходит в область патологии. Не обладая обычно талантом писателя или популяризатора, такие люди непрерывно что-то пишут и видят в этом смысл существования. Поскольку речь идет не о полностью сумасшедших, а о немного сдвинутых людях, пишут они иногда толково. Но в целом их деятельность трудно признать общественно полезной.

Границы между нормой, маттоидностью и истинным сумасшествием условны. Любовь к писанию свойственна многим творческим и считающим себя таковыми личностям. Обостряется она в жизненные периоды, когда иных способов приложить свою энергию и добиться самовыражения, кроме бумагомарательства, нет. Многие выдающиеся писатели прошли тюрьмы. Во время вынужденного исключения из активной жизни они делали единственное возможное для творца в такой ситуации – создавали сюжеты своих произведений. Среди писателей, отсидевших сроки в местах заключения: М. Сервантес, О. Генри, Д. Лондон, Ф. Достоевский, В. Шаламов, А. Солженицын. Разумеется, это подлинные писатели, обогатившие своим трудом человечество, а не бумагомаратели. Но далеко не у всякого любителя писать есть подобный масштаб таланта. Типичным графоманом-маттоидом можно считать А. И. Герцена (1812–1870). Как известно, он вступил в конфликт с царским самодержавием и вынужден был эмигрировать в Англию, где и провел большую часть жизни.

Будучи натурой деятельной, но отрешенной от реальной политической борьбы, он освоил единственный возможный в такой ситуации способ самореализации – принялся писать. Издавал на собственные средства малотиражные журналы «Колокол» и «Полярная звезда», где помещал свои произведения. Не обладая подлинным талантом, этот псевдореволюционер писал скучно и никогда не поднимался до серьезных идей и глубоких осмыслений. Основное его произведение – «Былое и думы». Уже само название говорит, что он не знал толком, о чем пишет: так можно назвать почти любую книгу.