Медвежий ключ - Андрей Буровский

Очень может быть, планы Черноу и сбылись бы, и сосед граф Епифаноу из соседнего замка сожрал бы собственную шляпу со своим жалким чучелом крокодила… Но как часто бывает в делах человеческих, вмешался случай. И началось все с того, что на маршруте, на подходах к болоту, очень сильно повеяло тухлятиной.

— Медвежья захоронка, не иначе, — сказал Костя Донов Саше Хлынову, и тот немедленно кивнул. Ясное дело, захоронка! Что делать, если он не любит свежего мяса, медведь. Все что убьет, старается сваливать в кучу, заваливает хворостом и дерном, дает время отлежаться всему этому. И потом приходит, ест сначала тронувшееся, несвежее мясо, потом, под конец, уже совсем тухлое, почерневшее.

— Надо смотреть.

Тоже ясно, что надо. Хорошо бы там еще и застать самого хозяина… Хорошо, если он как раз этим утром обожрался, и сейчас, ветреным полднем, как раз валяется под кустиком… Хорошо уже потому, что ни один уважающий себя медведь не потерпит вторжения в свою «столовую». Тогда можно будет уже не разбираться, что по этому поводу говорит и думает их благородие господин граф, действовать самим, и полностью обезопасить себя на время поисков рогатого филина, дикуши и других замечательных птичек… Мяса сразу станет много на всех, а шкуру господин граф все равно не сможет увезти, раз не купил заранее лицензии.

Прямо это не высказывалось, но народ сразу свернул к захоронке, благо Федор Тихий в этот день относил в жилые места уже настрелянные коллекции.

Графу объяснили, какие интересные вещи ему сейчас покажут: частью жестами, частью «детским языком», говоря громко и неправильно: последнее время граф как будто начал немного разбирать русскую речь, если не торопиться.

Смрад нарастал, проводники приготовили ружья, шли пружинистой походкой, осторожно. На земле появились проплешины с отпечатками когтей медведя. Какая-то рыже-бурая масса… Нет, не медведь, сама куча! Торчит копыто, облезшая нога… или это на ней содрали шкуру? Поймал марала, паршивец. И уже ясно, что медведь не здесь, не позволил бы он так подойти. Опущены стволы, распрямлены спины, и облегчение, и разочарование на лицах.

Что это?! Из той же кучи, из-под туши марала, торчит нога в кирзовом сапоге. Володька перекрестился, обошел кучу… позеленел, отступил на шаг.

— Мужики… Глядите, человека мишка взял.

— Кого?.. Можно разобрать?

— Можно. Вот иди и разбирай.

Да, разобрать вполне можно. Как ни сильно сгнил труп, черты лица еще можно разобрать:

— Это же Володя Потылицын! Он же пошел в лес по ягоду!

— Вот и пошел…

— Та-ак! Вот из-за кого погибают люди! Медведь-людоед у деревни…

— Не всех еще мы перебили!

— Значит, так… Оставлять его здесь невозможно…

Кивки всех четырех, кто понимает человеческую речь.

— До машины тут будет… Километров пять, как бы Коля не расстарался. Так?

— Так. Километров пять — на носилках.

— Да что там! Понесем, сменяясь. Ничего!

— Тогда так… Двое стерегут, а двое с немцем — в лагерь. Ты, слышь, твое благородие, герр Черноу, конт Черноу, ком цу мир![6]Вот гляди — видишь, что тут такое?! Он и нас запросто может… Вот так, ам-ам, он запросто может! Сейчас убегать надо, медведи… это… Ну, вот такие (Александр Хлынов, уважаемый в деревне дядька лет под пятьдесят, стал на четвереньки и зарычал) — они нас могут ам-ам, маленько шамать. Мы теперь давай в жилуху подадимся, нах дорф![7]

— Постойте, мужики… А если тут же и сделать лабаз? Графа в деревню, Потылицына — в деревню… то есть труп Потылицына — в деревню, а нам двоим засесть тут на лабазе?! Он же, скотина, точно сегодня придет!

— Дело! Так что вот — Володька и Костя сторожат, мы с Сашей быстро в лагерь, собираемся… И от развилки — сюда!

— Носилок-то нет.

— Делаем лабаз, можно будет сделать и носилки.

Не очень трудно сказать, где был медведь днем: ясное дело, дрыхнул где-нибудь в темном и прохладном месте, пережидал жару. Труднее сказать, почему зверь не появился около своей захоронки ни вечером, ни следующим утром. Если был сыт, то с чего? Если охотился, то где? Все это вопросы без ответов, да и не очень важные вопросы. Гораздо важнее, что утром 9 августа Володька и Костя слезли с лабаза с ломотой во всех мышцах, смертельным желанием спать, и массой впечатлений от ночного ожидания медведя. Но без добытого зверя.

Если же о действиях людей, то скажу коротко: лагерь собрали в рекордный срок, буквально за час, и больше всего возились с палаткой и барахлом графа. При всех трудностях горной таежной дороги, при езде прямо по руслам рек, под углом в 25 градусов и невероятной скользоте размытой дождями мокрой глины, шофер привел машину к развилке, когда солнце еще не садилось.

К тому времени готовы были и лабаз, и носилки. Самым трудным оказалось вытащить покойника из-под марала, вынести его из кучи, предназначенной для пропитания медведя.

И вечером 8 августа, когда солнце все-таки село, грузовик весело бежал по Малой Речке.

1997 год

Это было четыре года тому назад, поблизости от охотничьей делянки Федора Тихого, и началась эта история с невероятного: в нескольких десятках метров от своей собственной избушки, на тропе, Федор угодил в настороженную ловушку. Хорошо хоть, Федор почувствовал, что сапог зацепился за что-то, краем глаза заметил скольжение в траве шнура, падение бревна от себя справа… Федор остановился и только поэтому остался жив. По всем правилам он и должен был бы идти себе, сделать еще шаг — и тогда Федор спустя мгновение валялся бы уже с раздробленным черепом. Но Федор остановился, и бревно только сильно ударило по ноге, уже на излете, и в грудь — так, что зашлось дыхание и почернело в глазах.

Какое-то время Федор лежал не шевелясь, и вроде бы даже смог дышать. Бревно давило на грудь, но не сильно — наверное, на другой стороне тропы оно опиралось на что-то, например, на пенек или на кочку. Охотник повернул голову (вот от этого невинного движения в груди отдало страшной болью), и вроде бы даже увидел в траве возвышение, которое спасало ему жизнь. Пока он лежал, как упал, навзничь, еще не было больно — по крайней мере в груди. Правая нога ниже колена болела страшно, и совершенно независимо от того, напрягал ее Федор или нет. Боль пульсировала по ноге, даже если охотник лежал неподвижно, а если он ногой немного двигал — хотелось кричать, и Федор боялся потерять сознание от боли.

Таежник подвел к груди руки, уперся в бревно; руки слушались, бревно качалось, но Федор скоро понял — он не в силах из такого положения сбросить тяжесть: ствол кедра весом килограммов в двести. И оставалось, получается, два выхода: лежать в надежде, что его кто-то найдет и спасет, а на это не было надежды, или сразу прервать свою жизнь. Потому что никакой еды не было у Федора, и фляги воды тоже не было, и его жизнь никак не могла продлиться больше трех или четырех дней. Да кроме того, в такой позе Федор был беспомощен, как младенец, и любой даже мелкий зверь, как лиса или соболь, мог выбирать — загрызть его, или так и есть Федора, живым.