Христианство и страх - Оскар Пфистер

Фрейд объясняет возникновение толп обезличиванием массы и тесной связью между участниками группы и друг с другом, и с вождем: «Такая первичная масса – множество людей, которые заместили одним и тем же объектом свое идеальное “Я”, и тем каждый из них отождествил свое “Я” с остальными»[111].

К объяснению нужно добавить: согласно Фрейду, отождествление – первейшее проявление чувственной привязанности к другой личности. Маленький мальчик хочет стать и быть таким, как его отец, и во всех областях занять его место. В то же время он испытывает или, возможно, испытывал прежде истинное влечение к объекту любви – матери. Однако вскоре он видит в отце соперника, и его отождествление приобретает оттенок враждебности – оно сливается с желанием занять место отца также и в отношениях с матерью. Поэтому у нас возникает вопрос, можно ли назвать желание «быть как отец» отождествлением. Отождествление означает не только тождественность и замещение, но и возможность думать о себе как о том, с которым человек себя отождествляет. В случае с ребенком дело вовсе не в этом. Будь правдой то, что маленький мальчик отождествляет себя с отцом, как утверждает Фрейд, он возжелал бы убить себя, в то время как он, действуя в рамках эдипова комплекса, хочет убить внешний объект, то есть соперника. Если отец, по Фрейду, принимается за идеал, то это означает осознание пропасти между его величием и собственной ничтожностью и желание эту дистанцию преодолеть. Но это подразумевает не более чем желание быть похожим. Желание быть не тем, кто ты есть, – если предположить, что имеет место враждебное «отождествление», означало бы самоуничтожение, в то время как в похожести на отца речь идет о самосовершенствовании. Когда Фрейд говорит о «частичном отождествлении», при котором «у другого заимствуется только отдельная черта», – это еще более очевидное противоречие. На вопрос Фрейда: «Не может ли отождествление (с объектом) иметь место при сохранении этого объекта?» можно ответить только «нет». Ведь идентичность в логическом смысле и с точки зрения теории познания исключает, что одна сущность и другая сущность являются одной и той же сущностью; и если бы мы сказали, что идентичность существует только для бессознательного, на это можно возразить, что, согласно Фрейду, бессознательное вообще не способно к логической функции, подобной отождествлению. В его «Толковании сновидений» можно прочитать, как плачевно обстоят дела с элементарными логическими способностями бессознательного!

Также трудно признать, что «отождествление» может быть самой ранней привязанностью к другому человеку, если перед этим, как признает Фрейд, субъект испытывал любовное влечение к собственной матери.

Оба замечательных примера, с помощью которых Фрейд описывает особенные виды «отождествления», изображают всего лишь уподобление, интроекцию или замещение. Гомосексуалист, овладевающий матерью или через некий процесс, или же интроекцию, или попытку перенять ее черты и принять ее женскую роль, насколько это возможно для мужчины, так же далек от отождествления, как меланхолик, который в своей болезни относится к себе с тем же жестоким самоуничижением, которое он подсознательно направляет на сознательно любимого, но бессознательно ненавидимого человека. «Я» наказывает здесь без реального отождествления, по правилу: «Чем человек согрешает, тем он и наказывается», – или другому: «Чего не хочешь, чтобы сделали тебе, никогда не делай другому!»

Однако то, что Фрейд в своих примерах аргументированно доказал огромную силу интроекции и уподобления, замещения и самонаказания даже при сохранении собственного «Я» и самости, остается бесспорным.

Это также относится и к влюбленности, при которой объект идеализируется, а субъект ослабевает. Фрейд предполагает, что при этом объект ставится на место «Я» или идеального «Я». – Я бы посчитал правильным говорить о переходе большой, при определенных обстоятельствах очень большой части любви к самому себе в любовь к объекту. Объект любви никогда не должен полностью занимать место «Я», так как нельзя представить себе любви без объектно-субъектных отношений. Скорее справедлив тезис: при влюбленности (идеализированный) объект ставится на место идеального «Я». Разумеется, при этом речь не идет о любой влюбленности. Даже самая сильная влюбленность чаще всего дает и принимает; то есть двойственность сохраняется, даже если объект любви включает в себя высокие ценности и самые прекрасные идеалы. Далее влюбленный ищет в любимой, кроме того, кем он сам хочет быть, еще нечто, что может дать только женщина, то есть то, чем он хочет обладать, а не быть. Относительно наиболее сильной влюбленности Фрейд принципиально прав в том отношении, что объект приобретает то значение, которое, как правило, «Я» приписывает самому себе.

Фрейд уже указал на то, что личность вождя может быть заменена руководящей идеей.

У всех в толпе, с одной стороны, царит общее чувство страха, а с другой стороны, привязанность к общему идеалу преодоления страха, к которому они стремятся, к общей ненависти, к общей жажде мести, к общему избавлению от страданий и к одному и тому же новому и прекрасному порядку. При этом любой человек в толпе воспринимает остальных как товарищей, но никоим образом не идентичных себе. Уже уверенность в том, что товарищи (так мы коротко назовем людей в толпе) тебя понимают, одобряют и поддерживают в стремлениях, а посторонние ведут себя более или менее враждебно, создает любовь. Если мы примем во внимание то, к какому ослаблению самостоятельного мышления, чувствования и желания приводит то, что личность становится частью толпы, и подумаем, что создание такого личностного вакуума и наполнение его чуждым содержанием, которое беспристрастные наблюдатели рассматривают как нездоровое, тогда мы поймем, что товарища, который помогает в преодолении этой ненависти и поддерживает тебя, можно интроецировать без отказа от собственного «Я», и человек может представлять себя единым с товарищем с радостью и любовью. Вместо потерянных личностных ценностей, которые в лучшем случае были оставлены в страхе и страдании, человек толпы получает от вождя и товарищей освобождение от страха, уверенность, чувство силы, любовь, веру в победу общих идеалов. Неудивительно, что его переполняет и приводит в восторг бьющий через край энтузиазм.

Отсюда возникает следующее определение: толпа представляет собой множество людей, обращенных к одному предводителю (или идее) ради освобождения от общего страха, страдания или бессилия. Они оставляют свои собственные мысли, чувства и желания, покоряются и предают себя в волю предводителя настолько, насколько тот этого желает. Они чувствуют любовь, связывающую их с теми, кто в одной группе, в то время как внешних они отвергают, даже ненавидят. За принесенные в жертву личностные ценности и потерю самостоятельного управления своей жизнью они приобретают замену, рожденную из наполненной любовью и идеализированной интроекции вождя, а также благих надежд, возложенных на толпу. Среди этих надежд умиротворение страха играет главную роль.

Такое определение понятия, несмотря на свою пространность, ничего не говорит ни о сходстве человека толпы с невротиком, ни о регрессии к инфантильному содержанию и функциям (вождь как идеализированная замена отца), ни о господстве иррационального (символы и лозунги), ни о достоверности защищающих от страха представлений и действий при неврозе, с одной стороны, и в толпе – с другой; ни о навязчивом характере этих механизмов, отражающих страх; ни о магической силе, которая им постоянно приписывается; ни о других характерных свойствах толп и неврозов навязчивых состояний.