Мозг и разум в эпоху виртуальной реальности - Со Ёсон

Кроме того, мышечное движение выходит за рамки простого увеличения количества задействованных мышц и проходит ряд качественных изменений, они могут превзойти чувство усталости, боли и не только. Люди осознают не только качественные изменения, но и количественные. Крайне важно добавить, что качественный аспект восприятия не может быть определен количественно, например, как протяженность или размер.

В частности, у нас есть привычка мыслить и определять вещи в рамках пространства. Количественный и качественный характер восприятия меняется, и в этих изменениях не возникает различий в эмоциях или усилиях. Полученные выражения являются продолжительными и могут быть определены как внимание, гнев, страх, радость, боль, страсть, желание и т. д. Эти процессы сопровождаются физиологическими явлениями и движениями, а также, безусловно, сознанием. Усилия, которые возникают, когда мы фокусируем внимание, часто сводятся к ощущению мышц. В частности, если мы пытаемся что-то вспомнить, мы чувствуем как бы некоторое давление на свою голову. Движение мышц является частью этого процесса, а не причиной или следствием сознания.

Кроме того, когда мы испытываем сильные эмоции, такие, как гнев, страх, радость, боль, страсть, желание и т. д., у нас могут проявляться и функционировать только физиологические явления. Итак, Джеймс утверждает, что основой для этих эмоций служат телесные ощущения. Бергсон, с другой стороны, обращая внимание на деятельность сознания, которое проводит самоанализ испытываемых бурных эмоций, утверждает, что они смешиваются с сознанием. Если человек испытывает страх, исключая физиологические явления, сознание, стремящееся избежать каких-либо опасностей, срабатывает более четко.

Как описано выше, интенсивность бурных эмоций уменьшается благодаря самоанализу. Таким образом, в конечном счете, ощущение бурных эмоций превращается в мысли или воспоминания. Первоначально сенсорные эмоции могут задействовать мышцы и проявляться в движениях, но в процессе самоанализа или рефлексии они теряют свои физиологические качества. Эмоции, которые остаются и после самоанализа, более продуманны и практически полностью отличаются от чистых эмоций. Но эмоции не являются прямым следствием того, что их вызвало, поэтому интенсивные или рациональные, поверхностные или продуманные эмоции нельзя обсуждать в одном и том же контексте.

Джеймс признает ценность психологии с точки зрения выявления связи между телом и сознанием, но с материалистических позиций он критикует раннюю психологию той эпохи, когда провозглашалось единство тела и сознания.

Ментальные явления, конечно, не могут быть изучены в отрыве от физической среды, (…) и величайшая ошибка более ранней рациональной психологии заключается в возвышении души до абсолютного духовного существа.[121]

Поэтому Джеймс ушел с головой в изучение функциональных отношений между разумом и телом. Он пошел по пути, отличному от идеалистической философии, которая рассматривает душу как священное и неприкосновенное абсолютное царство. Тем не менее, он не говорит о единстве воли и тела, как Вундт.

В психологии конца XIX века спорным оставался вопрос о том, что является причиной действия, душа или воля, а также не является ли этим источником бессознательное. То была эпоха, когда душа функционально понималась в рамках материализма и позитивизма. Помимо этого, тогда существовала теория Декарта, которая нарушала неприкосновенность и абсолютность разума, утверждая, что душа располагается в шишковидной железе мозга, но она требовала доказательства с помощью вскрытия или соответствующих экспериментов. Кроме того, с материалистической точки зрения было много подходов к разуму, но проблема заключалась в том, что ни у кого не получалось показать какие-то точные результаты. Некоторые физиологи с неврологической точки зрения даже считали мозг просто «бездушной машиной»[122]. В то же время утверждалось, что люди являются ни чем иным, как результатом определенных физических состояний и взаимодействий. Кроме того, традиционно разделяемый всеми тезис о том, что люди были единственными творениями Бога, в ту эпоху ставится под сомнение.

Дискурс о мозге развивается не только в научном и медицинском аспектах, но и в рамках политического пространства. В Германии, например, в 1911 году основали Институт фундаментальных наук, названный в честь кайзера Германской империи Вильгельма Гезельшафта (Kaiser Wilhelm Gesellschaft), что фактически дало начало эпохе так называемой «большой науки», где инициаторами научных исследований стали промышленные предприятия, государство и крупные исследовательские центры, а не университеты. Патроном науки тогда стал сам император Вильгельм Второй, который стремился к обогащению и укреплению национального германского государства, образовавшегося после воссоединения Германии. Благодаря этому к 1918 году в Германии появилось уже пять нобелевских лауреатов, в том числе Альберт Эйнштейн и Макс Планк. Появление высшей власти непосредственно на церемонии открытия указанного выше Института было также признаком того, что наука может быть инструментом политики[123]. Однако ученые подвели черту, сказав, что их исследования явно не носят политический характер, устремляя свой взор в настоящее, а не в прошлое или будущее.

Наука всегда объясняет. Единственная цель науки – это правильно и надлежащим образом излагать данные об объекте. Ученые навязывают только две вещи: правду и искренность[124].

Ученый полностью понимает мир и настаивает на том, что он является только наблюдателем в нем. Но на самом деле, ученые, которые исследуют восприятие и мышление, также являются частью объективного мира, поэтому требуются политологические и социологические исследования относительно теории редукционизма мозга и разума. Исследования отношений между мозгом и разумом вряд ли будут использоваться для поддержания правящей системы с течением времени.

Например, В. Ленин (W. Lenin), лидер русской Октябрьской социалистической революции 1917 года, обещал землю крестьянам, рабочим заводы, и мир для солдат, воевавших на фронтах Первой мировой войны. Советское правительство, которое стремилось к созданию социалистической системы, намеревалось претворить в жизнь радикальные изменения в сознании людей. Но кто станет лучшим образцом для формирования такого советского сознания? Именно в тот момент, когда болезнь Ленина быстро прогрессировала, политическое руководство обсуждало, что делать с его телом и как проводить похоронную церемонию. В результате тело Ленина, умершего в 1924 году, положили в стеклянный саркофаг в Мавзолее на Красной площади, и таким образом Ленин на некоторое время становится священным спящим героем. То, что таким образом Советскому Союзу удалось возвеличить наследие Ленина, – это заслуга советских медиков, которые были одними из лучших в мире в то время. Тело Ленина было забальзамировано для предотвращения процессов разложения, каждые 18 месяцев его промывали, а после необходимых процедур снова помещали в Мавзолей. Те, кто воочию видел тело Ленина, сравнивали его со «спящей красавицей»[125].