На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою - Фёдор Фёдорович Тютчев

— С чего же это он такой? — спросил Спиридов, с омерзением поглядев издали на рыжую, взъерошенную фигуру Филалея с свирепым, красным лицом заправского палача.

— Бог его ведает; должно, причину какую имеет, — уклончиво отвечал Иван и, подумав немного, добавил: — А и то сказать, и с нашим братом-солдатом другой раз ох-ох, как расправляются, поневоле к Шамилю уйдешь. Вон, видите, там другой, что рядом с Филалеем, черный такой, на цыгана похож, послушали бы вы его, какую муку он перенес. Впрочем, ежели правду говорить, наши иной раз лютуют больше с тоски-отчаяния. Думаете, сладко жить нам среди нехристей, вся душа изныла, а податься некуда, тоись как я есть, ни взад, ни вперед. Вот и осточертеет человек и почнет бесноваться, думает хоть этим тоску-злодейку размыкать… Все это понимать надо.

Сказав это, Иван понурился и долго сидел опустив голову, погруженный в свои невеселые думы. Спиридов больше не стал ни о чем его расспрашивать.

Под вечер Спиридову пришлось быть свидетелем страшной и малопонятной ему сцены, произведшей на него грубое впечатление.

Перед самым закатом солнца он увидел, как дезертиры, и в том числе Иван, разостлав на траве ситцевые платки, серьезно принялись готовиться к вечернему намазу. Став на колени лицом к Востоку, они несколько минут усердно и набожно молились, то воздевая руки, то прижимая их к груди, с телодвижениями истинных правоверных.

Глядя на их строгие лица, на спокойные жесты, Спиридов никак не мог понять, что это такое: неужели одна пошлая комедия, на покой прочим мусульманам шайки, или тут есть что-то иное, более глубокое.

Может быть, эта молитва по духу своему оставалась тою же, какою она была, когда они еще были в лоне православной церкви, а теперь ими усвоены только внешние, обрядовые жесты мусульманства, которым, в сущности, они не придавали никакого значения?

На другой день Спиридов чувствовал себя значительно лучше, но не настолько, чтобы быть в состоянии идти пешком.

— Передай им, — говорил он Ивану, — что я не притворяюсь, лгать я не хочу даже перед этими мерзавцами, но я действительно не могу ступать на ноги, смотри, в каком они у меня виде.

Иван, еще с вечера решивший переговорить с Азаматом, отвел его в сторону и красноречиво принялся убеждать его уступить Спиридову свою белую лошадь. Сначала Азамат долго не хотел ничего слушать и на все доводы Ивана упорно твердил, что сумеет заставить проклятую христианскую собаку повиноваться его воле, хотя бы для этого нужно было вырывать клочьями его мясо. Это ослиное упрямство, основанное единственно на слепой ненависти, в конце концов вывело Ивана из себя.

— Ну хорошо же, старый выживший из ума осел, делай, как знаешь, но помни, что если пленник умрет, то Николай-бек прикажет тебя повесить, за это я тебе ручаюсь бородой твоего отца.

Последняя угроза подействовала на Азамата лучше всяких доводов и убеждений.

— Ну, шайтан тебе в бороду, — сердито закричал он, — я, пожалуй, согласен уступить русской собаке свою лошадь, но за это ты должен замолвить за меня словечко перед Николай-беком, пусть примет меня в свою сотню, я слыхал про веселую и богатую жизнь джигитов Николай-бека. Обещай мне, и тогда я в свою очередь исполню твое желание.

Ивану не оставалось ничего иначе, как согласиться на просьбу Азамата.

При помощи Сидора Иван не без труда усадил Спиридова на несчастную клячу Азамата и, чтобы он не упал с седла, привязал его к нему арканом, после чего вся партия, не теряя времени, выступила в путь.

Впереди всех шел Азамат, ведя в поводу клячу с привязанным к ней Спиридовым, за ним один из горцев вел в поводу Карабаха. На общем совете было решено лошадь Спиридова поднести в дар Шамилю, и так как с той минуты, когда это решение было принято, Карабаха фактически считали собственностью имама, то чрез то никто из шайки не осмелился сесть на него. Для них для всех этот конь стал священным.

Хотя, благодаря стараниям и заступничеству Ивана, Спиридов, вместо того чтобы идти пешком, ехал на лошади, но тем не менее страдания его чрез то мало чем уменьшались. Езда на жестком, разбитом седле, на кляче, то и дело спотыкавшейся и ежеминутно готовой упасть со всех четырех ног, притом со связанными назад руками, являлась в своем роде не последней пыткой, причинявшей Спиридову невыносимые страдания. Он несколько раз собирался уже просить, чтобы ему позволили лучше идти пешком, и только соображение, что после такой просьбы его уже ни под каким видом, что бы с ним ни случилось, не посадят на лошадь, удерживало его. Кроме того, сидя на лошади, он уже тем самым избавлялся от постоянных подбадриваний плетью, на которые был так щедр Азамат в первые часы его плена.

XVI

В роскошной квартире княгини Двоекуровой царят мертвая тишина и полумрак. Из целого ряда комнат, заставленных массивною мебелью екатерининских времен, освещена только столовая, гостиная и небольшой будуар, убранный в мавританском стиле, со множеством вееров, массой легкой шелковой материи по стенам, собранной в красивые складки и украшенной страусовыми перьями. На полу, поверх ярко-пестрого ковра, была брошена шкура огромного льва с оскаленной пастью и густой гривой, длинными волнистыми космами обрамлявшей голову зверя. Причудливые этажерки, сплошь заставленные всевозможными безделушками, кокетливо ютились по углам; небольшие осмигранные табуреты из пальмового дерева, украшенные узорной инкрустацией из перламутра, слоновой кости и бронзы, были расставлены вперемешку с небольшими низкими креслами и изящными кушетками, перед которыми возвышались изящной работы причудливые столики. На вызолоченных жардиньерках стояло множество цветов в горшках и вазах, наполняя воздух легким, слегка опьяняющим ароматом. В бронзовой выше человеческого роста клетке помещался красивый попугай. Восковые бледно-розовые свечи в бронзовых бра, защищенные небольшими колпачками из прозрачной цветной китайской бумаги, бросали приятный мягкий свет на все предметы, расставленные и разбросанные в художественном беспорядке.

В углу, противоположном входной двери, за густым трельяжем, на шелковой софе полулежала молодая женщина в широком капоте, небрежно причесанная, с французской книжкою в руках.

Однажды Колосов, придя к Спиридову и любуясь портретом, стоявшим на этажерке, невольно воскликнул: "Неужели есть такие красавицы на свете?" — на что Спиридов, улыбаясь, отвечал:

— Эта женщина в действительности еще лучше, чем здесь, на портрете. — И он был прав.

Насколько луч солнца, отражающийся на гладкой поверхности покоящегося в зеленой раме пруда, в природе неизмеримо красивее, чем нарисованный кистью художника, настолько Элен Двоекурова была лучше своего изображения.

Портрету недоставало жизненности мягких линий ее классически сложенного тела,