Спасти СССР. Манифестация - Николай Феоктистов

Чай мы уволокли в комнату и расположились у подножия дивана, прямо на ковре. Мелкая привалилась к моему плечу и, судя по блуждающей улыбке, не очень-то вслушивалась в переживания дикторов по поводу возможной победы «левых» на воскресных выборах во Франции.

«Вот и правильно, – думал я, легонько почесывая ей темечко, – вот и верно. Пусть дом напитается доброй памятью, ей потом будет легче здесь одной».

– Ты куда? – встревожилась Мелкая, когда я встал и направился в прихожую.

– Маме отзвонюсь схожу. Я же так и не предупредил.

– Ты… Ты еще вернешься?

– Обязательно, – сказал я серьезно и повторил: – Обязательно вернусь.

У телефонной будки на Пяти Углах толклась небольшая очередь. Когда нагретая множеством дыханий трубка дошла до меня, я был готов к непростому разговору.

– Мам?

– Ну ты где застрял, Дюш? Полдесятого! – В мамином голосе звенела тревога.

– Мам… Я сегодня не приду… – Я все же смог уронить эту фразу в трубку.

Наступила тишина. Я перевел дыхание, а потом нарушил мертвое молчание:

– Очень надо… И поверь, это не то, о чем ты сейчас думаешь. Я мог бы что-то придумать и даже найти, кто это подтвердит, но не хочу. Просто очень надо.

– Это… Это опасно? – наконец заговорила мама.

– А! Нет, конечно! – воскликнул я с облегчением. – Ничего предосудительного. Честно. Сейчас пойду спать.

– Тогда почему бы тебе не сказать мне все как есть? – Вот теперь в мамин голос густо набилось грозовых ноток.

По моим губам скользнула легкая улыбка: слава богу, не слезы, а уж женский скандал я как-нибудь перетерплю.

– Тогда твоя фантазия получит отправную точку и развернется во всю свою безжалостную ширь. Мало не покажется никому, и тебе в первую очередь, – пояснил я свою позицию.

– Ну, Дюша! – Мне даже показалось, что я услышал, как она притопнула ногой. – Я же изведусь тут одна! Так нельзя!

– Представь, что кому-то сейчас хуже…

Мама немного посопела в трубку, потом мстительно уточнила:

– Если завтра с утра позвонит твоя Тома, что ей передать? Где ты?

– Уехал пораньше на олимпиаду, на город, – спокойно ответил я.

Мама чуть слышно ойкнула:

– А завтрак?!

– Накормят, напоят и спать уложат, – попытался я ее успокоить, – а утром – в обратном порядке. Мам… Ну не волнуйся ты так… Со мной все хорошо, просто я взрослею. У меня будет все больше и больше своих дел. От этого никуда не деться.

– А мы с папой что, будем издали смотреть, да?!

У меня екнуло где-то под дыхом. Я прислонил лоб к холодному стеклу. Вдохнул. Выдохнул…

– Да. Будете.

12 марта 1978 года, утро, воскресенье

Ленинград, 10-я линия Васильевского острова

Пожилое здание бывших Бестужевских курсов, а ныне – матмеха, напоминало махнувшую на себя рукой женщину в летах, поверх былой красоты которой легла, ничем не маскируясь, грязная печать времени. Все, все буквально молило о капитальном ремонте: и отваливающаяся кусками лепнина фасада, и безнадежно разломанный купол обсерватории, и сколотая на полах плитка.

Скоро так оно и случится: не пройдет и года, как этот старый дом действительно начнут перестраивать, а факультет вывезут в Петродворец, на свежий воздух и загородные просторы. Странно, но заведению на пользу это не пойдет – лучшее у него уже случилось.

Хотя… Кто теперь это может знать наверняка?

Я скинул куртку в гардеробе, что делил подвал с вычислительным центром факультета, и пошел наверх.

В разогретом старинными батареями воздухе витал, раздражая обонятельные рецепторы, старый знакомец.

«Это все из-за снега», – понял я.

Это он прокрался сюда на подошвах, разошелся темными лужицами поверх щелястого паркета, а затем воспарил, вытянув из престарелого дерева тяжелый запах влажной половой тряпки и мастики.

Под высокими сводами вдоль длинного узкого коридора гулял негромкий многоголосый шумок – олимпиадники маялись в ожидании. Кто-то кучковался, вспоминая каверзы предыдущих лет, кого-то по последнему кругу накачивали учителя и немногочисленные мамочки-энтузиастки. Большинство же просто слонялось вдоль стен, изучая расписания занятий с таинственно манящими названиями предметов и стенгазеты курсов.

Я остановился у ближайшей и ознакомился с немудреной виршей:

Чуть ниже было еще одно стихотворение:

Я усмехнулся и двинулся дальше, ища нужную аудиторию.

– Дюха? – Кто-то сильно хлопнул меня по плечу.

Я развернулся, невольно потирая пострадавшую часть тела.

– О, Валдис! Привет.

Бывший одноклассник смотрел на меня сверху вниз с веселым изумлением.

– А ты что тут делаешь?

– Да… Вот… На город прошел, – широко развел я руками, изображая полное недоумение случившимся.

– Ты?! – Он похлопал белесоватыми ресницами.

– Ну а что? – пожал я плечами. – Все, кто потолковее, ушли в матшколы после восьмого, а вы же на город напрямую выходите, по итогам внутришкольных соревнований. Так что на районах у старших не то чтобы сплошь Ферма и Гауссы. Я там даже первое место занял, по девятому классу.

Валдис откинул голову и громко заржал в потолок, словно услышал смачный анекдот.

Понимаю. Еще год назад мы сидели за одной партой на математике, и мой уровень того времени он представляет. «Звезд с неба не хватает», – это еще мягко сказано.

– Да, оскудела без меня земля! – с оттенком самодовольства констатировал он и попытался повторить свой фирменный фокус с рукопожатием.

«А вот обломись», – мстительно подумал я.

Почти год подкачки для меня даром не прошел: мы немного попыхтели, пытаясь пережать друг друга, потом Валдис недоуменно хмыкнул и отпустил мою кисть.

– Ну ладно, живи, – бросил в легком замешательстве.

– Как сам? – поинтересовался я, тихонько шевеля ноющими пальцами. – Школа новая как?

– Отлично! – важно кивнул он. – Теорию множеств и теорию делимости прошли, комбинаторику сейчас дают.