Хроники Вторжения - Ярослав Веров

– Вот. Я вам уже битый час толкую. Замкнутые системы вырождаются, вам это известно? Вспомните барона Мюнхгаузена, как он себя за волосы из болота тянул. В линии судьбы того мира пассажиры звездолета не погибают. А кому-то сильно хочется, чтобы они, или кто-то из них очень важный, погибли. Поэтому систему надо разомкнуть. Ввести человека из другой линии, из другого мира. Но так, чтобы его вторжение оказалось не прошлым, а настоящим на общемировой линии. Он сможет столкнуть ситуацию, вытащить барона из болота как бы его собственной рукой. Вспомните, что они говорили о базисе. «Наложение на базис». По-моему, речь шла о наложении психоматрицы вот хотя бы нашего Сени на психоматрицу человека того мира.

– Тогда где было Сенино тело? – спросил я.

– Может, тебе еще принципиальную схему их Машины набросать? – съязвил Эдик. – В холодильнике каком-нибудь отлеживался; или в иной материи, в тех атомах оно невидимое, эфирное. Не все ли равно? Главное – изменить у существа того мира побудительные мотивы. Вот, скажем, в первое свое «явление» Сеня вляпался случайно. У тебя, Сеня, наверное, в голове не роман сидел, а бабы. Но полного наложения на базис не получилось. Так?

Сеня кивнул.

– Так. А вот то, ради чего тебя послали, – там наложение было полное.

– Не надо мне, никто меня не посылал, у меня был такой сюжет.

– Во-от! Именно – такой сюжет. Твой сюжет оказался востребован. Наяву. Сколько бы фантазий у нас не было, на любую найдется заказ.

– Постой. По-моему, путешествий вхолостую было намного больше. Когда у них были короткие переговоры.

– Ну, значит, у путешествующих не было на самом деле фантазии, никакой.

– Странное дело, – задумчиво сказал я, – почему наши фантазии так похожи на события в тех мирах?

У меня пошел холодок по позвоночнику – неужели мы, писатели, проникаем мыслью в иные Вселенные? Эдик, наверное, уловил эту мою волну и твердо сказал:

– Мудаки мы. Не фантазировали бы всякую чушь, и люди были бы живы. Стоп. Я понял, почему им нужны были именно писатели. Возьми с улицы какого-нибудь, ну хотя бы замминистра. Куда его фантазия, воображение приведет?

– Хотя бы в тот эротический мир, – резонно заметил я.

– Логично. Но дело тоньше – писатель мыслит сюжетно. Он режиссер, ему позарез надо, чтобы что-то произошло. – Эдик глянул на Сеню. – Ему кровь из носу надо, чтоб звездолет взорвался. Он жизнь положит, чтобы досконально продумать, как это сделать, все сюжетные ходы проработает, психологию действующих лиц учтет. Вот как ты, Сеня, расколол механика звездолета? Да ни один нормальный человек ничем подобным заниматься не станет. Всякий может возомнить себя Наполеоном, но не всякий станет продумывать тонкости сражений, учитывать силы и особенности противника, да целый воз всего. Голова лопнет. И только у нашего брата-писателя не лопается. Вот такие пироги.

– Эдик, я здесь еще один момент вижу, – сказал я, – ведь никто нас туда, на Машину, не приглашал. Сами же лезли. По велению души. Это как симбиоз. Они использовали наши желания для своих целей. И ведь все были довольны!

– Если не брать в расчет жертв...

* * *

На этом я, пожалуй, закончу свой рассказ. Рассказывать, собственно, дальше нечего. Лаборатории на Банной больше не существует. Сеня съездил на Кубу, полежал на песочке и оклемался. Роман свой закончил, хотя и не в срок. Ну да он с главным редактором издательства на короткой ноге. Эдик, в своем стиле, снова куда-то запропал. А я вот в последнее время все больше думаю об этой странной спецгруппе «бета». Похоже, у меня уже чешутся руки. Похоже, быть новому роману. Тьфу-тьфу три раза и постучать по дереву...

В этот день я проснулся против своего обыкновения рано, вместе с рассветом. Я отодвинул штору – на меня смотрело голубое небо, светлое и далекое. И в нем парили маленькие легкие облака. Я сразу понял, что сегодня мы с небом заодно. Радость, с которой я проснулся, была такой же легкой, парящей, как это мартовское небо. «С рассветом вас!» – приветствовал я облака.

Недавно я женился. Ее зовут Ириша, она моложе меня, точнее, юнее меня почти на двадцать лет. Я буквально вновь родился. И так чудесно родился! Не надо снова проходить младенчество, все шишки уже набиты, и на все свои капканы я уже наступил...

«Не прогуляться ли в молочный?» – подумалось мне. Ириша моя большая поклонница всяческих диет. И сейчас приучает меня к молочной. Поэтому надо купить йогуртов и биокефиру.

Я вышел из подъезда прямо в рождающийся день. Сошел с крыльца и остановился, очумелый. Теплый одуряющий ветер шел на город волной-цунами из каких-то сказочных лесов, с каких-то неведомых морей.

Дворничиха мела дорожку, словно сомнамбула. И воробьи заторможенные не спешили разлетаться у меня из-под ног.

Да, началось весеннее брожение в русских душах. В европейце нечему бродить, его душа – кристалл, законченная форма. А в русском всю жизнь что-то бродит-колобродит. Не поймешь, какое оно – бродит леший в чащобе и ухает филином.

Ну за что мне, старому потаскуну, такое счастье? За что эти крылья? Я ведь теперь летаю. Я теперь такой же легкий, как облака небесные, только они летят там, а я парю здесь, в том же небе. Если смотреть на них не снизу вверх, а повернув голову набок, то они – с одной стороны, а я – с другой стороны. А между нами – солнечные лучи, и согревают они нас одинаково.

За что же, за что такое чудо? Вот еще один твердынный вопрос русской жизни. «Что делать?» «Кто виноват?» И вот теперь – «За что?» Его с равным чувством задают и юный зек, вскрывающий заточенной ложкой вены, и наш брат, интеллигент, когда наступает на него нещепетильная ступня власти, или предательски больно бьет жесткий локоток коллеги. Ах, какие это семечки, в самом деле, когда есть крылья.

С Иришей я забыл, что такое ревность. А раньше ревновал своих женщин жутко. Звериным рыком клокотал.

Кем-то хотел стать. Сорок лет кем-то, не собой, хотел сделаться. Комплексы, конфузы и ничего больше из этого не проистекало. А сейчас гляжу на себя, вдыхаю этот обморочный, истомный мартовский воздух и так ясно чувствую: вот он – я, я самый, настоящий. Не какой-то там такой-то и такой-то, а я – это я! Я – настоящий, я – счастливый, я – крылатый! Не писатель там Колокольников, не рефлексирующий крыс из рода крыс, а я – удивительный, уникальный, единственный на всем белом свете человек Викула Селянинович Колокольников, со своим счастьем.

А ведь ноги ей целую. Да, если целовать ноги, то дальше уже только об стену головой биться. Но удержаться не могу. Она-то думает в своей наивности, что я перед ней унижаюсь. Пускай думает. С возрастом все поймет.

И не надо больше задаваться нелепыми вопросами, решать проблемы. Потому что мелкота это. Уткнуться носом в земное, когда вокруг необъятная Вселенная. Ее мы знать не желаем, червяки. Это муравьи дальше своего муравейника ничего не видят. Но мы – люди, зачем нам эта труха и мелкота?