По ту сторону решетки - Татьяна Миненкова

подмечает каждый синяк, порез и царапину. И эта вынужденная ревизия моих повреждений приносит ему гораздо больше боли, чем я могла предположить.

«Нет. Вряд ли он смог бы быть бесстрастным и сдержанным на моем опознании» — подумала я и почему-то эта дурацкая мысль мне даже польстила.

Чтобы прекратить моральные терзания Дэна, я хотела выйти из душа к нему, но он шагнул ко мне в душевую первым, прижав к собственной груди в мокнущем от воды пиджаке с такой силой, словно хотел сломать.

И только вдохнув привычный аромат кофе, смешанного с его парфюмом, наконец вытеснивший гарь и копоть из моих легких, я позволила себе утомленно прикрыть глаза и, обняв Дэна за шею, утонуть в его объятьях.

Словно напряженная пружина, что все это время дрожала внутри меня, вдруг распрямилась. И слезы покатились по щекам из-под закрытых век, а через мгновение я уже плакала навзрыд, чувствуя, как он осторожно гладит меня по спине и мокрым волосам.

— Я здесь, — долетал до меня его успокаивающий шепот. — Я с тобой, клубничка. И я люблю тебя, что бы ни случилось.

А я молчала, не в силах выговорить хоть слово. И не понимая, что вообще могу ему сказать.

Неизвестно, сколько времени мы простояли вот так, вдвоем, в душе. Я успела выплакать все слезы и немного успокоиться, а одежда Лазарева — вымокнуть до последней нитки. Теперь дыхание прерывалось и дрожало, вырываясь резкими и неконтролируемыми всхлипами, но плакать мне больше не хотелось.

Дэн скинул с себя мокрый костюм, оставив на полу душевой. Завернув меня в большое мягкое полотенце, унес в спальню и уложил в прохладную чистую постель, где ревизия моих физических повреждений была начата им с самого начала.

Его мягкие губы с нежностью коснулись каждого из моих синяков, поцеловали непонятно откуда взявшуюся длинную царапину на шее, обожгли горячим дыханием ссадины на запястьях. На смену апатии пришло привычное ощущение тепла и безопасности.

— Хватит, — с улыбкой потянула я его за плечи, чтобы лег рядом.

И он послушно лег, но нахмурился.

— Тебе больно? Или неприятно?

Легко коснулась губами его губ и выдохнула тихо:

— Приятно. Даже очень. Просто я вижу, что за каждую мою царапину ты винишь себя. И это не то, чего бы я хотела.

Лазарев приподнялся на локте, пристально глядя в мои глаза своими грозовыми омутами, заставляя на мгновение забыть о сути нашего разговора. И я надеялась, что он спросит о том, чего бы я хотела и наша беседа свернет в то русло, которое мне нравилось гораздо больше. Но вместо этого Дэн спросил:

— А кого мне еще винить?

— Земскова, — ответила я, не раздумывая над этим ни секунды. И неожиданно спросила, не удержавшись: — Это правда, что это ты сломал ему ногу?

Кажется, нахмуриться еще больше было нельзя, но Дэн сумел.

— Правда. А надо было, видимо, шею, чтобы этого всего не произошло.

Бросив взгляд на тумбочку, увидела на ней мои разбитые часы, записку с обещанием вернуться и распечатанное фото с благотворительного вечера, на котором я в красивом вечернем платье позировала фотографам у Дома культуры. Лазарев переживал за меня. И это беспокойство никак не могло его покинуть.

Прильнула к нему, успокаивая. Провела пальцами по гладкой коже на его груди. Дэн резко выдохнул, и приобнял меня одной рукой, прижимая ближе к себе.

— Я жива, относительно здорова и со мной всё в порядке. А сядь ты в тюрьму за убийство Земскова, мы бы с тобой не встретились.

— Не всё с тобой в порядке. И с утра мы поедем в травмпункт фиксировать твои телесные повреждения, — строго произнес Лазарев тоном, не допускающим возражений.

Глянула на светящееся табло электронных часов, показывающее час ночи. Но спать пока не хотелось. Отозвалась точно таким же непререкаемым тоном:

— Я не поеду, Дэн. Поработав по подобным делам, понимаю, что не хочу быть потерпевшей. Не хочу таскаться по экспертизам и судам в подобном качестве. Просто хочу жить спокойно, забыть всё это как страшный сон. И не вспоминать никогда.

Думала, что Лазарев начнет настаивать. Напомнит о том, что всегда следит за тем, чтобы каждый из его клиентов соблюдал правило об обязательной фиксации любых телесных повреждений, которые потом смогут помочь ему повернуть любое дело в свою пользу. Скажет, что Земскова и остальных нужно привлечь к уголовной ответственности, наказать за содеянное. Но Дэн с тяжелым вздохом неожиданно согласился:

— Хорошо, клубничка, как скажешь.

В благодарность за его уступку я тепло улыбнулась и дотянулась губами до его колючего подбородка. Вспомнила о том, что сегодня сказала мне вахтерша, отдавая ключи и спросила:

— Откуда ты знал, что я вернусь?

— Не знал, — произнес Дэн задумчиво. — Но ты обещала, и я надеялся. А еще не прекращал искать тебя ни на секунду, знаешь? Но нашел этот дом только тогда, когда тебя там уже не было.

Я удивленно взглянула в его лицо, показавшееся мне отрешенным. Кажется, мое присутствие рядом все же позволило Лазареву расслабиться и успокоиться. Его грудь мерно вздымалась под моей ладонью, и я задумчиво повторила пальцами черные кельтские узоры его татуировки.

— Ты нашел этот дом, — эхом повторила я, будто не веря, потому что все время моего пребывания в руках похитителей мне казалось, что отыскать меня станет для Дэна непосильной задачей.

— Нашел, — подтвердил он. — Это было несложно, но долго и муторно. Я знал, что они тебя не отпустят и задействовал свои связи, чтобы запросить биллинг телефона Соколова, с которым постоянно связывался Земсков. И я прибыл туда через пятнадцать минут после пожарных, когда второй этаж дома уже успел обрушиться от огня.

Пожарных? Огня? Вот откуда этот въедливый запах дыма, который сам собой снова возник в голове, как только Лазарев упомянул о пожаре. О пожаре, не оставившего в моей памяти никакого следа.

— Я не помню пожара, Дэн, — с тревогой в голосе честно призналась ему. — Вообще ничего не помню, до того момента, как оказалась в подъезде твоего дома. Вот я была там, а вот я здесь. А между этими двумя событиями будто темное пятно.

— Может и к лучшему, что не помнишь, клубничка, — со вздохом ответил Лазарев. — Вряд ли на месте этого пятна было что-то хорошее. То, как пожарным пришлось вырезать решетки, чтобы достать тех, кто остался в доме было зрелищем не для слабонервных. Какое-то время я считал, что и ты была там. И об этих мгновениях тоже предпочел бы забыть, честно говоря.

Это в какой-то мере объясняет его тревогу. Но