Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа - Евгения Соловьева

– Феличе, объясни, – попросила Эльвира.

– Через две недели в Мариинке дает концерт Даниил Дунаев. Вам надо объяснять, что на этот концерт соберутся все высшие?

– И всего-то, – разочарованно пожал плечами Интригал. – Подумаешь, очередное юное дарование концерт дает. Да этих концертов у нас без счета, с чего вдруг проблема?

Феличе очень захотелось настучать по шибко умной рыжей голове. Вот же… одно слово – гремлин! Но остальные, за исключением Сенсея, смотрели на нее с тем же недоумением.

– Даниил Дунаев потерял душу пятнадцать лет назад, – сухо бросила Феличе. – Вы, дорогие коллеги, наверняка видели его в городе. В образе Прогонини.

И с тайным злорадством полюбовалась на совершенно одинаково вытаращенные глаза присутствующих.

Первой, как и положено по должности, пришла в себя Эльвира.

– Но ведь вамп… то есть вы… – Эльвира запнулась, не решаясь при Феличе произнести идиотское название. – Тогда он не способен творить? Вообще ничего, разве не так?! Да и потом, помню я, как Прогонини… гм… играл. Это же не игра была, это же ужас!

Твердохлебов озадаченно поскреб затылок.

– Все верно. – Феличе кивнула и кинула насмешливый взгляд на историка. – Такие, как мы с господином Б. К. Дорфом, не способны творить. Если же Дунаев собирается дать концерт – значит, кто-то или что-то вернуло ему душу. И высшие… пожалуй, и мусорщики тоже, постараются выяснить, как это получилось. И выяснять они будут – здесь.

– Ты тоже собираешься это выяснять? – Эльвира испытующе посмотрела ей в глаза.

– Разумеется. Возможно, я успею первой. А возможно, и нет. Понятия не имею, чем стал Дунаев.

Феличе дернула плечом и перевела взгляд за окно. Там, за окном, мерещился московский сентябрь, афиши с выразительным профилем, букет фиалок на библиотечной стойке…

Потом. Воспоминания – потом.

– Бойцы уже ждут, – закончил совещание Сенсей. – Господа педагоги могут быть свободны.

Раздавать инструкции бойцам, обсуждать подготовку к Посвящению и вправлять мозги Косте Десантуре остались Сенсей, Б. К. Дорф и Твердохлебов.

– Вечером у меня, – шепнула Феличе Сенсею, прежде чем покинуть директорский кабинет.

Какой странный вальс, подумала Виола. С кем же я танцую и где? Словно в ответ на ее мысли вспыхнули свечи: осветили актовый зал школы, недавно покрашенные красные доски сцены, тяжелый занавес, глянцево поблескивающий рояль…

С кем я танцую?!

…и сумасшедше яркие глаза напротив, восторженные глаза герцога Орсино.

Эти глаза манили, притягивали и обещали самое прекрасное на свете безумство – вместе, и этот вальс, и все что угодно – вместе!..

Виола шагнула к нему, ближе, еще ближе…

И проснулась.

Разом, словно фильм оборвался.

Несколько мгновений она не открывала глаз, пытаясь вернуться обратно в сон, так там было тепло и хорошо. Но сон не возвращался, а рядом… рядом что-то мешало. Горячее, большое, оно привалилось сзади и сопело.

Наверняка опять Рауль влез на постель и притворяется плюшевой игрушкой. Бесстыдник!

– Рауль, фу на тебя, – не открывая глаз, буркнула она и пихнула теплое-большое-сопящее локтем.

Сзади заворочалось, вздохнуло и что-то пробормотало. По-русски. И голос был совсем не Рауля.

Виола распахнула глаза.

И замерла, прилипнув взглядом к тому, кто спал рядом.

Это был он. Орсино из сна.

Дон.

Закрытые глаза, полукружья темных ресниц. Едва заметная улыбка. Растрепанные пряди на подушке. Из-под пледа видно голое смуглое плечо.

И его рука у нее на животе. Обнял во сне? И прижал так…

Кровь прилила к щекам. Можно… можно его тоже потрогать? Пока спит?

Осторожно, чтоб не разбудить, Виола провела пальцем по щеке. Укололась о щетину – но больно не было. Даже неприятно не было, наоборот. Ему идет вот так, немного небритым. И зачем он вообще бреется?

А если поцеловать…

И тут позади нее опять завозились и забормотали.

Теплое и уютное наваждение схлынуло, сменившись рассветной зябкой ясностью.

Она села и медленно обернулась. Нарочно медленно, надеясь, что морок растает. Или за спиной все-таки окажется Рауль. Или вчерашний черный пес. Или…

Ариец. Ну да, Ариец. Льняные волосы, рот приоткрыт. Смешно посапывает, шевелит во сне носом, ну в точности как щенок.

И голый. Ну, насколько видно.

Мать их, они голые!

Неужели… неужели что-то… да нет, не может быть, если б что-то было – она бы запомнила? или нет? Может, они вчера просто напились?!

Господи, ужас какой, а стыдно! Как ей утром на них смотреть?!

Как она оказалась на улице – Виола не помнила. От шока, наверное.

От того же шока даже не сразу поняла, что стоит посреди проезжей части. Только когда ее матерно обибикала какая-то машина, а потом и обдала фонтаном холодной питерской грязи… Точно, вечером был дождь!

А она тут, как дура, в одной пижаме и домашних тапках. Холодно как!

Она обняла себя за плечи, глянула на серое, едва засветлевшее небо.

Вот зачем она вообще выскочила из дома? Нет чтобы парней растолкать! Растолкать и выгнать, и… ну и что, что стыдно! Зато было бы не холодно.

Дура, как есть дура.

Надо домой. Обидно же – воскресенье, а она простудится.

Уши снова загорелись, несмотря на холод. Вспомнила, кого и в каком виде оставила дома. Ладно Ариец, пусть думает что хочет. Но Дон…

Очень захотелось зажмуриться, а потом открыть глаза и понять, что все это ей приснилось. Но не вышло. Еще одна машина сердито загудела клаксоном и обдала ее фонтаном брызг из той же лужи.

Виола отскочила на тротуар, поглядела вслед негодяю…

И чуть не села, где стояла.

По прямой, мощенной булыжником питерской улице удалялся антикварный «Роллс-Ройс», или что там еще было такое шикарное, все изогнутое и местами раззолоченное.

А фонари горели газовые. Вот только что были электрические, она точно помнила. Круглые, на чугунных столбах, но электрические. А эти…