Капкан для мечты - Инга Максимовская

он всей душой любил, и образ которой слился с образом женщины, которая до вчерашнего дня всегда была неотъемлемой частью его жизни, на которую он молился под свистом шрапнели и воем снарядов, которую звал в горячечном бреду госпиталей, и рядом с которой всегда находил покой и отдохновение от кошмаров и ужасов войны.

Насколько себя помнил Бармин, он всегда воевал. В русско – японскую, Первую мировую, Гражданскую. Ничто не обошло стороной этого сорокалетнего, рано поседевшего, воина. Не отсиживался в «кустах», но и понапрасну не гнал солдат на смерть, не лез бездумно на штыки. Поэтому и снискал себе славу грамотного командира. За мужество и героизм был награждён орденами святого Георгия и святого Владимира, именной Георгиевской шашкой. Да, много их было, и боёв, и наград.

Весной 1919-го с войсками Колчака, в составе армии Каппеля, практически, дошёл до родного города Заволжска. Во время наступления попал в плен к красным. Несмотря на то, что ненавидел их лютой яростью, пришлось, избегая расстрела, сотрудничать с ними. Был военспецом. При первом же удобном случае ушёл к Деникину. Потом отступление, защита Крыма, где был ранен в ногу. Эвакуация в Константинополь. Буквально чудом, удалось увезти и семью. В Турции армия ещё сохраняла свою боеспособность. Платили, пускай совсем маленькое, но жалованье. Позже было принято решение переправляться в славянские страны. Так ротмистр с женой и двумя маленькими детьми, одному из которых едва исполнилось двенадцать, а другой ещё не было и шести, оказался в болгарской Варне.

Бармин вышел на набережную. Море было тёмно-серым и, безо всякой линии горизонта, сразу переходило в, такого же цвета, тяжёлое, как бы налитое свинцом, небо. Шторм гнал крупные волны. Их шум перекрывался громкими, сжимающими сердце, тревожными криками чаек. Ветер стонал в ветвях деревьев в унисон стенаньям истерзанной человеческой души.

Жизнь в Варне стала мучением для всей семьи. Чужой язык, чужие нравы, чужая еда. Болгары, в целом, неплохо относились к русским беженцам. Но, всё равно постоянно проскакивало их высокомерие и пренебрежительное отношение к переселенцам. Как будто они пытались отыграться за своё шестисотлетнее унижение турецким господством. Сергей же никогда, ни перед кем «шапку не гнул», характер имел прямой и открытый. Здесь же в порядке вещей было лизоблюдство и лицемерие. Поэтому подолгу на работе он не задерживался. Каждый новый хозяин старался побыстрее избавиться от «спесивого» русского. Жить становилось всё труднее. Распродали золото и фамильные драгоценности, которые удалось вывести с собой. Но это лишь временно облегчило жизнь. Бармин был очень хорошим военным, Жена его была очень хорошей домохозяйкой. Но здесь всё это было не нужно. Работы не было. И Сергей пошёл батрачить на местных землевладельцев, Вера пошла уборщицей к богатому домовладельцу Маринову.

Неделю назад от тяжёлого физического труда у Бармина открылась старая рана. Видимо сдвинулся осколок кости повреждённого колена, и он не смог выйти на работу. Его тут же уволили. Близилась зима. В этой бедной, сельскохозяйственной стране работы зимой не было в принципе. Перед семьёй встал вопрос физического выживания. По вечерам Сергей сидел с детьми на кухоньке и гладил сына и дочку по светлым, цвета спелой пшеницы, волосам. Глядя в голодные детские глазёнки, отвлекал их и себя рассказами о далёких землях, в которых пришлось побывать и сказками, которые довелось услышать.

- Папа, а почему мы не можем вернуться в большой и красивый дом, где жили раньше? Там было хорошо, красиво. Всегда было много еды. Мама всегда была рядом. – Спрашивал Петя, заглядывая отцу в лицо.

Тот, как бы невзначай, отворачивался, чтобы ребёнок не видел навернувшихся на глаза слёз и желваков, которые двигались по заострившимся скулам. Кулаки сжимались до белизны на костяшках. Сколько врагов убил он этими сильными руками, сколько тел, пульсирующих кровью жизни, развалил напополам своим клинком! Как он был страшен в кавалерийской атаке на несущемся галопом коне, с простёртой вперёд шашкой. Тогда за свою Россию он не щадил ни себя, ни врагов. А теперь чувствовал себя бессильным и никчемным стариком.

-Папа! Папа! А когда у нас снова будут денежки? – Это уже теребила его младшенькая Катюша. – Я есть хочу.

- Сейчас, скоро придёт мама, и мы что - нибудь придумаем.

Поздно вечером приходила Вера и приносила объедки с барского стола. Дети с радостными криками набрасывались на это «богатство». А он сидел и молчал, глядя на уставшую жену, которую продолжал безумно любить, как и двадцать лет назад. Для него она по-прежнему оставалась той, по – доброму наивной, чистой, семнадцатилетней девушкой, которая подарила ему всю себя, когда, застенчиво краснея, согласилась выйти за него замуж.

Вчера Верочка, так он её называл, пришла ещё позже. Накормив и уложив детей, присела к столу.

- Вот, Серёжа, хозяин дал бутылку ракии ( крепкий болгарский самогон). Сегодня у него день рождения. Был весел и откровенен. Усадил меня за общий стол. Очень хвалил. Давай выпьем за этого хорошего человека.

- Давай. – Бармин налил полстакана себе и рюмку жене. Выпили.

- На, Серж, покушай. – Она пододвинула ему остатки «детского пиршества.

- Не надо. Оставь ребятам. Пускай завтра доедят. – Он взял корочку хлеба и немного откусил от неё.

-Ну, ты, ведь, совсем не ешь. Так нельзя.

- Я и есть совсем не хочу. Кушай сама. Вижу, устала. О чём говорили с Мариновым?

- Да, ну, глупости. Он говорил, что видит, как тяжело мне с детьми. И сказал,- мне даже говорить не хочется, - что готов взять меня замуж, потому что привязался ко мне всей душой, а жить вдовцом он не хочет. Серёжа, ты чего?

Ротмистр почувствовал себя так, как будто его, на всём скаку, сбросили с боевого скакуна. Голову заломило, стало нечем дышать, тело налилось смертельной тяжестью. Сил не было поднять руку, чтобы налить стакан.

Вера бросилась к побелевшему супругу, обняла его, усыпала лицо поцелуями.

- Да, ерунда это всё! Не надо было рассказывать! Серёженька, миленький, я только тебя люблю! Я с тобой и в радости, и в горести до самой смерти! Я не думала, что ты так серьёзно воспримешь. У нас же дети.

«Вот, именно», – думал он, уставившись в заплесневевшую стену, плавно