Порочное место - Владимир Колычев

– Ну, я не могу точно сказать, далеко было, метров тридцать.

– Я думаю, метров сорок или даже пятьдесят, – покачал головой Круча. – Там ведь не только деревья были, но и кустарник. Вы могли принять за человека кустарник. Вам показалось, что это был человек…

– Вы еще скажите, что я его придумал, – язвительно усмехнулся Ковальский.

– Ну, вот видите, вы сами это сказали… Не надо выдумывать ничего, Леонид Артемьевич, лучше расскажите, кому звонил Остроглазов перед смертью, о чем говорил?

– Откуда я знаю? Он далеко стоял, я издалека его видел. А может, мне померещилось?

– Может, померещилось, а может, и нет. Должен был быть у Остроглазова телефон, только вот непонятно, куда он делся. Есть подозрение, что его убийца забрал.

– Триста лет мне нужен его телефон!

– А вы убийца? – пристально посмотрел на Ковальского Круча.

– Нет!.. И не надо меня путать! – взвился тот.

– Вы сами себя путаете, Леонид Артемьевич, выдумываете каких-то зеленых человечков.

– Ничего я не выдумываю! Я не говорю, что видел Женю Костина. Возможно, это был его охранник.

– Охраннику-то зачем убивать Остроглазова?

– Почему убивать? Может, он просто делал обход… Может, он видел, как я иду от машины в дом. Мимо Остроглазова иду. Кстати, его не было на месте, когда мы выезжали. Я зашел на проходную, а там никого. Мне пришлось самому открывать ворота.

– Ну, нажать на кнопку – дело не хитрое.

– Но ведь охранника не было.

– Паны гуляют – и холопам раздолье.

– Не понял.

– Выпили вы хорошо, Леонид Артемьевич. И Костин от вас недалеко ушел. Потому и охранник его расслабился. Он решил охранять своего босса в его доме, в компании с экономкой. Плевать он хотел на свои обязанности. И его допрашивали, и экономку, не видел он вас, когда вы к машине шли, как обратно возвращались, каким путем шли, что делали.

– А кто видел?

– Хотите сказать, что не ходили к машине?

– Ну, может, и не ходил.

– Да, но орудие убийства у вас в машине было.

– Не было там ничего. Молоток вы мне подбросили!

– Это вы судье скажете, может, он вам поверит. Только не поверит он вам. Потому что на суде все виноватые невиновны, а вот милиция во всем не права – одним что-то подбрасывает, на других чужие дела вешает. Если всем верить, то и сажать будет некого. А тюрьмы переполнены и лагеря тоже. Поверьте, если на суде кинете камень в наш огород, обратно прилетит пушечное ядро. Весом лет на десять.

– А еще говорят, что у нас суды независимые, – презрительно скривился Ковальский.

– А еще говорят, что у нас с коррупцией не борются. Может, врут? Что там у вас за счета за границей? Надо бы поднять этот вопрос.

– Шантажируете?

– Да нет, просто тяга к социальной справедливости вдруг проснулась. Вы, кажется, раньше в Москве, работали, что-то у вас там не заладилось, да? Надо бы справки навести. Есть у меня один очень хороший знакомый в Следственном комитете, генерал…

– Только не надо меня пугать!

– Признаваться будем?

– А что, правда можно всего два года получить?

– Можно. Если будете хорошо себя вести… Поверьте, я не желаю вам добра. Будь моя воля, я бы вас лет на двадцать закрыл. Просто у нас законодательство чересчур мягкое. И два года за убийство – вполне реальная перспектива. Если повезет.

– Мне надо подумать. Посоветоваться с адвокатом.

– Нет у вас времени на адвоката. Я сейчас уйду, и мое место займет следователь Синицын, он предъявит вам обвинение, начнет допрос. Там уже не важно, сознаетесь вы в содеянном или нет, он будет бить по фактам. А факты, увы, против вас. Сейчас вас может спасти только чистосердечное признание.

– Я не знаю.

– Кстати, как только вы чистосердечно во всем признаетесь, мы снимем обвинения с вашего друга Евгения Максимовича. В понедельник у него суд, но я не уверен, что его выпустят на свободу под залог. Вы можете его спасти.

– Ценой своего признания?

– Вам все равно не отвертеться. А другу своему доброе дело сделаете. Думаю, он это оценит. Он человек небедный, может, чем-то поможет. Да и жена к вам приезжать будет, надо же ей где-то останавливаться.

– Для этого есть гостиницы. И помогать мне не надо. Деньги у Элеоноры есть…

– Вам видней.

– Ладно, хорошо, я дам показания… Только знайте, я не убивал Остроглазова.

Круча многозначительно промолчал.

– Вы мне не верите?

– Вот вам бумага и ручка, пишите.

– Вам бы только человека посадить, – буркнул Ковальский, но авторучку взял, и бумагу тоже.

А через полтора часа Круча уже вкладывал его чистосердечное признание в папку с материалами дела. Еще через десять минут Ковальского увели, а его место вскоре занял Костин.

Тюремное заключение никому не идет на пользу, но кто-то держится на плаву, а кого-то тянет на дно. Костин был из тех, у кого опускаются руки. Вид у него запущенный, двух– или даже трехдневная щетина на лице, запашок нехороший, а ведь условия у него в камере далеко не самые худшие для тюрьмы.

– Что-то неважно выглядите, Евгений Максимович. Нельзя так себя запускать. Особенно в тюрьме. Вы не поверите, но за этим там следят строго. Если человек за собой не следит, значит, он себя не уважает, а если он себя не уважает, то почему его должен уважать кто-то другой? Такая вот логика, и в тюрьме с ней не поспоришь…

– Меня что, на этап отправляют? – угрюмо и со страхом в глазах спросил Костин.

– Нет. Вас отправляют домой. Ковальский признал свою вину, следователь ознакомится с его показаниями, вынесет решение по вашему делу, думаю, уже сегодня вы будете дома…

– Ковальский признал свою вину?

– Да, это он убил вашего брата. Из ревности. Застукал его со своей женой, сходил к машине за молотком… Подробности узнаете у следователя. А меня интересует несколько вопросов.

Круча уверен был в том, что говорил, но все-таки сомнения остались, и он должен был их развеять. Поэтому он достал из папки фотографию молотка, которым был убит Остроглазов. Хороший молоток, с крепкой пластиковой ручкой, на стальном бойке снятое крупным планом клеймо германской фирмы-изготовителя.

– Скажите, вам знаком этот предмет?

Костин долго смотрел на молоток. Круче показалось, что он узнал его, но в ответ услышал «нет».

– А может, все-таки знаком?

– Ну, я видел такой, – пожал плечами Евгений Максимович.

– Где?

– Ну, может, в магазине…