Демон пробуждается - Роберт Энтони Сальваторе

Эвелин догадался, что высокий, наверное, капитан судна; он стоял, оглядывая всех с горделивым видом, положив ладонь на рукоять золоченой рапиры. Грубый шрам пересекал его лицо от уха до подбородка, свидетельствуя, на взгляд Эвелина, о доблести этого человека. Он был чисто выбрит, кончики аккуратно постриженных усов загибались над уголками рта. У него были темные глаза, длинные черные вьющиеся волосы, и под мышкой он держал большую шляпу с загнутыми вверх краями и пером с одной стороны. Одежда на нем была не новая, но роскошная, из золотой парчи; в особенности же поражала воображение украшенная драгоценностями перевязь. Именно перевязь прежде всего привлекла к себе внимание Эвелина; он сразу почувствовал, что по крайней мере один из драгоценных камней, небольшой рубин, служил не просто украшением.

Эвелин старался не таращиться на рубин, но ломал голову, каким образом человек, не принадлежащий к ордену Санта-Мир-Абель, оказался владельцем священного камня и не постеснялся продемонстрировать его самому аббату Маркворту! Можно не сомневаться, и аббат, и магистры прекрасно поняли, что это за камень.

Ну, а раз так, сказал себе Эвелин, то нечего и беспокоиться. Может быть, этим камнем с капитаном расплатились за корабль, или он получил его в качестве инструмента защиты только на время путешествия, которое, как известно, не обещало быть простым.

Теперь Эвелин принялся разглядывать человека постарше. В нем не было ничего примечательного, если не считать бегающего взгляда и подрагивающей на длинной шее головы. Одежда на нем была изношенная и даже рваная — кое-где сквозь прорехи в ней проглядывала смуглая кожа. У него была борода клинышком и седые волосы, постриженные коротко и неровно. «Морской волк», так часто называли моряков; по мнению Эвелина, очень подходящее определение для этого человека.

— Брат Квинтал, брат Пеллимар, брат Таграйн и брат Эвелин, — представил их аббат; монахи по очереди поклонились гостям. — А это Аджонас, капитан замечательного корабля «Бегущий по волнам», и его первый помощник Бункус Смили.

Горделивый капитан не шелохнулся, зато Бункус начал кланяться каждому так истово, что потерял равновесие; он, наверное, упал бы, если бы не схватился за большой стол аббата.

— Капитану Аджонасу известно, куда плыть, — закончил отец Маркворт. — Можете не сомневаться, это лучший корабль на всем Мирианике.

— Отлив начинается через час после рассвета, — голос у Аджонаса был звучный и сильный, под стать всему его облику. — Пропустив отлив, мы потеряем целый день, — его строгий взгляд пробежал по лицам монахов; чувствовалось, что он сразу хочет дать им понять, кто на корабле хозяин. — Что вряд ли разумно. Путь нам предстоит неблизкий, и мы должны успеть к определенному сроку.

Молодые монахи переглянулись. Эвелин разделял точку зрения капитана, а его холодный, но уверенный тон подействовал на юношу успокаивающе. Однако не вызывало сомнений, что на товарищей Эвелина капитан произвел совсем другое впечатление. В особенности мрачно выглядел Квинтал, явно оскорбленный начальственным тоном капитана.

Аббат также напрягся.

— Можете идти, — сказал он монахам. — Пообедайте, не дожидаясь остальных, и отправляйтесь по своим комнатам. На сегодня вы освобождаетесь от участия во всех церемониях. Обратитесь к Богу и постарайтесь получше подготовиться к тому, что вам предстоит.

Как только они оказались за пределами кабинета, Квинтал громко заговорил:

— Капитан Аджонас, кажется, воображает, что во время этого путешествия будет нами командовать, — заявил он.

Таграйн и Пеллимар согласно закивали.

— Это же его корабль, — заметил Эвелин.

— За корабль ему заплачено, — резко ответил Квинтал, — Вот пусть и приказывает экипажу, чтобы они делали свое дело как должно. Но не нам. Пойми, Эвелин, на «Бегущем» ты и Таграйн ответственны только перед Пеллимаром, а он передо мной.

Эвелин промолчал. В общем, на время путешествия порядок был и в самом деле установлен именно такой. На острове главными становились Собиратели, то есть Таграйн и Эвелин. Зато во время морского путешествия ответственность возьмут на себя Квинтал и Пеллимар. В этом был определенный резон. От Квинтала, с его недюжинной силой и выносливостью, на море будет больше толку, чем от кого бы то ни было.

Не вдаваясь в дальнейшие обсуждения, Эвелин отправился к себе, но долго еще слышал возмущенный голос Квинтала.

Утренняя церемония вылилась в самое грандиозное событие, какое Эвелину пришлось наблюдать за четыре с лишним года пребывания в аббатстве. На пирсе рядами выстроились восемьсот постоянно живущих в Санта-Мир-Абель монахов и огромное количество миссионеров с берегов залива Всех Святых. Их голоса сливались в общем хоре. Вдобавок неустанно звонили колокола аббатства, пробуждая любопытство жителей соседней деревни, которые тоже собрались вокруг Санта-Мир-Абель. Церемония началась незадолго до рассвета, и интенсивность ее все нарастала по мере того, как первые лучи солнца окрашивали воду залива, — одна молитва сменяла другую, каждая песнь звучала громче предыдущей.

«Бегущий» стоял на якоре в пятидесяти футах от берега, на палубе собрались матросы, но, судя по ухмыляющимся физиономиям, церемония не производила на них особого впечатления. Меньше всего их волновала цель предстоящей миссии, да и ее важности они не понимали; все, что их интересовало, это золото, которым аббат Маркворт обещал уплатить за работу. Кроме золота, возможно, было и еще кое-что. Эвелин время от времени поглядывал на священный камень, украшающий перевязь капитана, и каждый раз ему становилось не по себе. Судя по поведению моряков, особой религиозностью они не отличались; люди такого сорта не должны владеть магическими камнями, как бы велика ни была потребность в их использовании.

Мелочь, но Эвелин начал подозревать, что их долгое путешествие — предполагалось, что оно займет около восьми месяцев — будет сопряжено с трудностями не только физического порядка.

Примерно через час после рассвета первый помощник капитана резко прервал церемонию.

— Пора отправляться! — зычно крикнул он.

Внезапно наступила полная тишина. Отец Маркворт повернулся к собравшимся, подал знал Сигертону, и тот подвел четырех избранников к самому краю пирса.

— Да пребудет с тобой благодать Божья, — говорил аббат каждому, когда тот поднимался на покачивающееся на волнах судно.

Эвелин заметил взгляд, которым обменялись Сигертон и Квинтал. На лице Квинтала было написано недовольство, а Сигертон вел себя сдержанно и как будто всем своим видом пытался урезонить любимого ученика, напомнить ему, что долг — превыше всего.

Из этого обмена взглядами Эвелин понял, что, хотя Квинтал и завидует ему, он сделает все, чтобы защитить его во время путешествия к острову и обратно.

Или по крайней мере на пути туда.

Песнопения были слышны все время, пока плыли через гавань, а потом Квинтал повел их по палубе мимо капитана Аджонаса, величественного и сурового.