«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма - Ирина Ароновна Паперно

Перейдем, однако, к тому, как Фрейденберг описывает начало этих важных для нее отношений в записках, где Марру уделено немало внимания.

«Начав читать Марра, я тем самым начинала входить в глубоко близкий мне мир понятий, и моему пониманью, восхищенью, счастью не было никаких границ» (VI: 26, 98). Она тщательно описывает своего рода избранное сродство, при котором они с Марром подтверждали друг друга (хотя это имело гораздо большее значение для нее). «Каждая его работа давала мне нечто родственное, и то, что я делала, подтверждало его, а то, что он делал, подтверждало меня» (VI: 26, 98).

Фрейденберг подробно описывает драматическую защиту своей первой диссертации, «Происхождение греческого романа» (или «Греческий роман как деяния и страсти»), состоявшуюся 14 ноября 1924 года в ИЛЯЗВе78. (Строго говоря, это был публичный диспут о ее квалификационной работе, так как формально степени и звания, как и защиты, в первые послереволюционные годы были отменены.) Она отводит решающую роль в успехе «защиты» этого далеко не традиционного исследования именно Марру, который пользовался тогда большим влиянием. Работа, как она подчеркивает, была написана до ее знакомства с идеями Марра, но, прочитав это исследование, Марр счел ее единомышленником в науке. Диспут был бурным, и Фрейденберг пришлось отбиваться от нападок. В тетрадь вклеена записка, брошенная ей в разгар дебатов Марром: «Пожалуйста, не волнуйтесь: ясно, что ваша трактовка чересчур нова и свежа. Н. М.» (VI: 26, 102). Она заключает: «В этот день я рождаюсь как полемист и борец» (VI: 26, 102).

В записках приводится «квалификационное свидетельство», выданное ей 26 января 1925 года, согласно которому Ольга Михайловна Фрейденберг «имеет право на самостоятельную научно-учебную работу в высших учебных заведениях» (VI: 27, 110–111).

После окончания университета Фрейденберг была безработной. В тетрадь вклеена официальная бумага с биржи труда и «календарь явок» безработной, согласно которому она отмечалась в этом статусе с ноября 1923 по август 1924 года (VI: 27, 108). Защита не улучшила ее положения. Она описывает полуголодное существование с матерью, продажу вещей на толкучем рынке, полную научную изоляцию.

«К кому я могла взывать? Марра человек не интересовал. Он жил своей теорией…» (VI: 28, 118) К истинной близости учителя и ученика, которые так ценила Фрейденберг (разочаровавшаяся, впрочем, к этому времени в своих университетских учителях, Толстом и Жебелеве), Марр, «требуя от учеников ученичества», не был способен (VI: 29, 134).

Почти целиком приводится в записках «эпохальное» письмо дяди из Берлина в феврале 1925 года (VI: 30, 135–140), где высказана важнейшая для Фрейденберг мысль о ее работе: «Ее арена заграница, не Россия» (VI: 30, 138). Приведено и другое письмо, в октябре, когда дядя, предприняв попытки помочь ей в научной карьере, старался получить отзывы на резюме диссертации Фрейденберг у немецких научных авторитетов (VI: 31, 149–151). В письме «Жони» (Жозефины Леонидовны Пастернак), а затем дяди в ноябре описан его визит к авторитетному специалисту по филологии и истории религии, ученику вдохновившего ее подход Узенера Эдуарду Нордену (Eduard Norden) (VI: 33, 158–161). Приведен в тетради и отзыв Нордена, ее разочаровавший (VI: 33, 162–163).

Разочаровал ее (как это было не раз) и «Боря», знакомый с наркомом просвещения Луначарским («Боря клялся мне, что поможет») (VI: 28, 120). Особенно задел Фрейденберг жест Пастернака, пославшего им в конце ноября 1924 года 100 рублей, «якобы от дяди», чего она никак не могла простить. В одном из драматических писем (она не помнила, отправила ли его) Фрейденберг сформулировала суть их трудных семейных отношений:

Все это входит в программу жизни: нужно, чтобы мы бранили друг друга, падали в глазах один другого, вели недостойную переписку. Потом это покроется временем, и останется только то, с чего мы начали, – с родственного рождения, – да томики книг, на разные темы и в разных формах. У меня нет к тебе никаких векселей (VI: 28, 124).

Это была программа на будущее, а тем временем они продолжали «недостойную переписку» и падали в глазах друг друга. (Заметим, что отношения Фрейденберг с Пастернаком, «родственное рождение» и томики книг в разных формах описаны в тех же терминах, что и происхождение литературных форм.)

1924‐й был годом наводнения, и Фрейденберг описывает чувство ужаса перед жестокой стихией, которую никакое государство не может обуздать (то есть «организовать помощи во время такого бедствия»), и не меньшее потрясение от восстановившейся на следующее утро в природе гармонии (VI: 28, 126).

«Вспоминая этот роковой год, я только искусственно ввожу в свою память смерть Ленина». Фрейденберг уверяет, что до Сталина Ленин «не обоготворялся» и что Сталин ретроспективно «создал обоготворение Ленина, в верные ученики которого возвел самого себя». «А в те дни народ с тупым и озлобленным равнодушием воспринимал смерть „основателя социалистического государства“» (VI: 28, 126–127).

Между тем в один прекрасный день в университетской библиотеке она услышала от коллеги, что во Франции вышла книга, «подтверждающая» некоторые ее научные выводы (VI: 31, 144). По-видимому, речь шла об исследованиях фольклориста Эмиля Нурри (Émile Nourry), появившихся под псевдонимом Поль Сентив (Pаul Saintyves).

Когда она пишет об этом, Фрейденберг уже знает, что через два года, в 1927 году, выйдет работа венгерско-швейцарского ученого Карла Кереньи, которая, независимо от ее труда, выдвинет сходные положения о происхождении греческого романа (VI: 33, 163).

Услышав о работах Сентива (которые она не знала), Фрейденберг выписала его книги. (Она замечает, что тогда, в 1925 году, получать книги из‐за границы было сложно, но все же еще возможно; когда она пишет об этом, поддерживать связи с заграницей, включая научные, уже невозможно.) Этот эпизод побудил Фрейденберг написать 6 августа 1925 года письмо наркому просвещения А. В. Луначарскому, которое она приводит в записках. В этом письме она представляется «многоуважаемому Анатолию Васильевичу» как «первая женщина-классик с квалификацией по научному труду», защитившая, «выражаясь по старой терминологии», диссертацию «Происхождение греческого романа». Она продолжает, что в настоящее время живет «с меньшим социальным положением, чем дворовый нищий».

Чтоб существовать дальше и дальше делать свою работу, я стала ходить на Обводный рынок, где в гнетущей обстановке, среди воров и проституток, я добываю гроши на скарб. <…> Но я не стала бы беспокоить Народного Комиссара Просвещения, если б не произошел один случай. Во Франции появилась такая же работа, как моя, и была она встречена с таким почетом, что о ней с похвалой написали немцы, и немецкая рецензия пришла к нам…