Боги осенью - Андрей Столяров

Это был мучительный и, по-моему, довольно-таки бессмысленный разговор, когда оба собеседника не слышат и, главное, не хотят слышать друг друга. Мне было отчаянно жаль родителей, которые так за меня переживали, но в самом деле – как объяснить им, что происходит? Объяснить это, по-моему, было невероятно трудно. Я лишь мог упрямо и с неприятной черствостью в голосе повторять, что это моя жизнь и я должен прожить ее сам, что я уже взрослый и отвечаю за то, что делаю.

Так мы препирались, наверное, минут пятнадцать. А потом я сказал, что позвоню еще раз, и повесил трубку. Настроение у меня было совершенно убийственное. Не так просто рвать связи, которые прорастали всю жизнь. Это как будто выдергивать один за другим длиннюсенькие ниточки нервов. Тем более что пути обратно у меня действительно не было. Если даже я каким-то образом брошу все, что меня здесь держит, и вернусь к себе, то те люди, что приходили к родителям, вероятно сотрудники органов государственной безопасности, все равно ни за что не оставят меня в покое. Они вытрясут всю информацию, которая мне только известна, они возьмут меня под контроль и, скорее всего, заставят работать против Алисы. И я окажусь в том же самом положении, но только уже – на другой стороне. Я это понимал, я понимал это чрезвычайно отчетливо. И потому, бродя по пустым складским помещениям, вянущим в паутине, глядя на город, лежащий по ту сторону гладкой осенней воды, такой близкий и такой недоступный одновременно, стиснутый ощущением несвободы, особенно сильным при виде кирпичных стен, ограничивающих мое нынешнее пространство жизни (интересно, куда подевались все люди, которые работали здесь раньше, как это Гийому удалось найти целый комплекс строений?), – я испытывал чувство удручающей меланхолии, одиночества и ненужности никому, кроме самого себя. Это были дни и часы, полные сладкого одиночества. Небо то прояснялось – и тогда настой слабого солнца заливал желтизной пустынную чашу крепости – чахлая трава возле зданий торчала ржавыми кудрями, – то накатывалась откуда-то рыхлая бескрайняя муть с молочными пенками, свистел в трубах ветер, и шумом сильного душа обдавали стекла серые потоки дождя. Жизнь заканчивалась, и я упивался ее неизбежным финалом.

Даже Алиса была не в силах изменить это мое состояние. Тем более что понимала она его очень своеобразно.

Она как-то сказала:

– Тебя преследует неуспокоенный дух Тенто. Надо держаться. Если он одолеет тебя, ты сам станешь Черным лордом. Ты будешь служить злу, а не людям…

– Что есть зло? – спросил я, тоном, вероятно, точно таким же, каким задал аналогичный вопрос две тысячи лет назад один римский чиновник.

И Алиса недовольно сдвинула брови.

– Не философствуй, пожалуйста. Философия приличествует ученым, поэтам, артистам, но только не воинам. Воин должен – сражаться и побеждать. – Она оглянулась на плац около трехэтажного корпуса – ни одного человека не было в проемах зданий, – поднялась на цыпочки и быстро поцеловала меня в губы. – Ну, все-все, больше нельзя!..

Вздрогнула, выпрямилась, обернулась с ледяной отстраненностью:

– Что тебе угодно, Петип?

Человек с каплевидными неземными глазами согнулся в раболепном поклоне:

– Милорд Гийом хотел бы вас видеть, миледи…

– Иди, я сейчас буду! – и она добавила в спину удаляющегося Петипа: – Господи, как я его ненавижу!..

Чувствовалось, что Алисе не до меня. Целыми днями она пропадала во внутреннем дворике, возле сооружения из латуни. Клетка все больше напоминала хитрую внутренность муравейника: множество узких тоннельчиков, какие-то балочки и странные сочленения. Модернисты начала века были бы от нее в восторге. Иногда эти балочки, видимо, не состыковывались между собой, и тогда часть конструкции приходилось снимать и осторожно доделывать: вымерять длину реечек, менять углы и направленность, а потом закреплять и встраивать эту секцию снова. Занятие муторное и требующее большого внимания. Время от времени Алиса присаживалась на деревянный чурбан, щурилась, как будто расплывчатый дневной свет мешал ей видеть, и сидела так – полчаса, час, полтора часа, внимательно изучая, что получилось, а потом бросала несколько загадочных фраз и солдаты начинали соединять новый узел.

Я видел, каких усилий ей это стоило. Домой, в квартиру, которую для нас оборудовали, выделив в офицерском флигеле несколько комнат, она возвращалась, когда было уже совершенно темно, быстро проглатывала ужин, приготовленный Миррой, минут сорок таращилась на цветные картинки, мелькающие в телевизоре – к телевизору у нее, как и у Геррика, была прямо какая-то страсть, – а затем легко прикасалась к моему плечу и уходила спать.

Было ясно, что ничем другим она заниматься не в состоянии. Гийом как-то, понизив голос, обмолвился, что на сборку «падающей звезды» – так он называл этот муравейник или клетку для птиц – в обычных условиях уходит от двух до трех месяцев, причем человек, занимающийся монтажом, после каждых трех дней работы делает перерыв, чтобы восстановить силы. Иначе слишком велика вероятность ошибки. Тут важно не столько энергетическое соотношение элементов, сколько тщательная фокусировка их всех в единый канал, чтобы путь через пространство Вселенной не оказался размытым. Алиса же сделала большую часть работы за две недели. В принципе «падающей звездой» уже можно пользоваться, вчерне собрано, остались лишь некоторые мелочи. Сейчас она их спешно доводит. Естественно, что при такой загрузке Алисе было не до меня. Я был здесь как ребенок, отвлекающий взрослого человека от трудной и серьезной работы.

В том-то и дело, что всем им было не до меня. Солдаты монтировали «звезду» и охраняли крепость. Сил было мало, и караулы менялись каждые четыре часа. Петип по своим таинственным надобностям пропадал в городе. А когда не был там, приглядывал за мной и Алисой, видимо, по приказу Гийома. Мирра крутилась на кухне, обеспечивая наше маленькое хозяйство. Сидящей просто так, сложа руки, я ее ни разу не видел. И Гийом тоже не имел ни одной свободной минуты. Он, по крайней мере, два раза за ночь обходил караулы – днем, как я уже говорил, это было моей обязанностью, – непременно выстаивал дежурство и сам – то в одной, то в другой части крепости – подолгу совещался с Петипом, когда тот возвращался из города, трижды уходил вместе с ним и как-то раз даже заночевал вне дома (этой неожиданной свободой мне воспользоваться не удалось). Чем он там занимался, по-прежнему оставалось загадкой.

Впрочем, Алису, по-моему, это не слишком интересовало.

– У каждого свое дело, – сказала она мне как-то вечером. – Гийом – опытный воин, он знает, что от него требуется…

Кстати, после очередной их отлучки я перестал чувствовать мокрый озноб, тянущий неизвестно откуда, – вероятно, Гийом нашел и закрыл в Петербурге еще одно черное зеркало, – а когда у него выдавалось немного свободного времени, он склонялся над странной картой, сделанной из мягкой ткани. Рисунки на карте были нанесены красками и, видимо, от руки: толстый розовощекий младенец, трубящий в морскую раковину; змей с двумя головами, выныривающий из звездной пучины; что-то вроде распластанного в нижней части холста мохнатого скорпиона.