Водолаз Коновалов и его космос - Ксения Полозова

реющим красным треугольником флага, везет своих нарисованных пассажиров к горизонту. Море перекидывает кораблик с волны на волну, а загорелый мальчишка, который думает, что умеет плавать как дельфин, носится за катером, как котенок за бумажным бантиком. Море играет с Шурой, позволяя ему подобраться к игрушке совсем близко. И когда драгоценный каябль почти у него в руках – достаточно схватить, его относит на пару метров вдаль, в открытое море.

Шуру нашли не сразу. День за днем Фаина писала одно и то же короткое слово:

Ищут.

Ищут.

Ищут.

Коновалов вспомнил, как однажды, в самом начале его водолазной карьеры, они всеми подмосковными службами искали провалившегося под лед мальчика. Все знали, что живым его уже не найти. Задача была обнаружить тело. «Пусть его найду не я, Господи, пожалуйста, только не я!» – молился он мысленно, вглядываясь в мутную воду. Его молитвы были услышаны – мальчика нашли ребята из другого отряда. Он смотрел на женщину, скрючившуюся над маленьким телом в черном траурном комбинезоне, и ругал себя за малодушие. С каждым Фаининым «Ищут» он погружался в воду, под толстый пористый лед, искал Шуру, глядя по сторонам, надеясь не найти, и каждый раз думал: «Пусть его никогда, совсем никогда не найдут!» – и снова ругал самого себя.

Сегодня я снова ходила к морю. Просила вернуть Шуру. Уж какой он есть теперь, а пусть вернет. Не хочу, чтобы мой мальчик оставался у него. Теперь-то я знаю, чем придется расплачиваться. И я готова.

Нашли.

Перед мысленным взором Юрия стояла Фаина – бледная, одинокая, она непрестанно кивала, опершись о косяк в дверях морга, подписывая протокол опознания. Потом, качаясь, вышла на улицу, побрела домой. В подъезде заметила, что в почтовом ящике что-то белеет. Достала конверт со штемпелем Ленинградского главпочтамта. В нем – залитый солнцем снимок, на котором уже застыла в улыбке ее будущая беда во всех подробностях: вот Шура, вот море, вот катер с нарисованными неведомым Филиппом Нидермайером счастливыми пассажирами.

Коновалов покрылся липким холодным потом. Безвкусная жидкая слюна заполнила рот. Нутро скрутило судорогой. Он вскочил и едва успел добежать до туалета. Его вырвало. В голове ударами гонга звучал Фаинин голос: «Лучше бы ты дал ей утонуть…» Что-то за дверью стукнуло сперва глухо, потом острее, наконец рассыпалось колючим звоном. Свет трижды мигнул и погас.

Юрий на ощупь вышел в коридор, пощелкал никчемным выключателем. Света не было во всей квартире. Он прошел на кухню. Там белые занавески дергались, как призраки, пляшущие джигу. Под ногами хрустнуло, что-то острое впилось в босую ступню – Коновалов посветил телефоном, достал из ноги стекло. В холодном свете луча заблестели осколки – пол был усыпан ими. Сквозь выбитое окно в кухню тянула свои узловатые лапы старая яблоня. По обеденному столу прыгал, прихрамывая, воробей.

– Лучше бы ты дал ей утонуть, – прочирикал он и мерзко захихикал.

Коновалов набрал номер Джо, но телефон молчал. Ни гудков, ни привычного голоса робота, сообщавшего об отсутствии абонента, – телефон был мертв.

Комната кружилась. Он чувствовал, как сжимается его желудок, но в этот раз приступ тошноты удалось побороть.

Юрий прошел в свою комнату и выглянул в окно. Улица была погружена в темноту настолько густую и мутную, словно его дом погрузился на дно Марианской впадины. Не было света в окнах домов напротив, не горели фонари, не выплывали из-за угла фары проезжавших мимо машин. Даже звезды, в другие дни по-южному близкие, исчезли. Тьма была абсолютной.

Телефон коротко пиликнул, предвещая скорый разряд батареи. Решив не терять времени, Коновалов вернулся на кухню, в свете фонарика нашел в столе упаковку свечей и спички.

1961

В комнате было душно. Тени плясали на кроваво-красных гардинах, как большой пожар, догорающий на закате. Разваленные по полу красные тетради напоминали руины старого замка. На этажерке в темном углу хищно раскинул крылья фосфорный орел. Его зеленоватый силуэт парил в полумраке комнаты, выискивая жертву. Коновалов откопал среди кирпичных дневниковых развалин нужную ему стопку, развязал стягивающую ее ленту и достал нижнюю тетрадь.

Впервые на серых страницах появились записи, сделанные красными чернилами. Ими Фаина записывала свои сны. Если быть точнее, черные и синие буквы, сплетавшиеся в слова, после гибели Шуры исчезли вовсе. Коновалов пролистывал тетрадь за тетрадью, читая выборочно то кроваво-красные, то выцветшие до темно-коричневого записи. В них Фаина жила со своей семьей жизнью, которая с ними не случилась. В этой жизни Филипп никогда не уходил в море, но часто из него возвращался с диковинными подарками и историями о невероятных приключениях. Шура в ее снах то взрослел, превращаясь в статного юношу, то вновь становился загорелым трехлетним мальчишкой. То его принимали в пионеры, то Фаина протягивала мужу перевязанный атласной лентой сверток с новорожденным сыном. За десять пролистанных Коноваловым лет Фаининой жизни в красные страницы снов ни разу не вплелась сине-черная вязь реальности.

Имени Андрея Фаина больше не упоминала. Не извивалась тонкими змейками заглавная «А», не струилась плавными изгибами. Андрей исчез из ее дневника, словно его не было, как исчезнет спустя много лет Коновалов-старший.

Юрий без особой надежды пролистывал тетрадь, датированную семьдесят первым годом, когда наткнулся на короткую заметку, сделанную неуверенным ненадежным простым карандашом. Фаина пробовала действительность на зуб, проверяла, есть ли ей место среди ее сновидений, оставляя себе возможность ластиком устранить ее следы из своих дневников.

Тая просит сдать комнату брату ее бывшего мужа. Как быть?..

Никаких больше сведений о первом постояльце в тетради не было. Но безымянный Таин деверь впустил в замкнутую жизнь Фаины струю свежего воздуха. Буквально десять страниц спустя, все еще карандашом, но уже с сильным уверенным нажимом Фаина написала о следующем постояльце, потом еще об одном и еще.

Их с каждым сезоном становилось все больше, и вскоре Фаине пришлось пристроить к дому террасу, а в бывшей кухне оборудовать еще одну комнату. На смену серым сухим карандашным строчкам пришли яркие, синие, сделанные шариковой ручкой. На тетрадных страницах оживали люди, гостившие в этом доме давным-давно: разгорались их нехитрые курортные романы, обгорали их носы и уши, лопались под ножами гигантские сочные арбузы, билась недорогая, купленная «для них» посуда.

Фаина вернулась в мир живых. С годами призраки ее мужа и сына появлялись в ее записях все реже. На первой странице семьдесят шестого Коновалов заметил нарочито закрученную «И». Вернувшись в лето семьдесят пятого, он нашел ее истоки.

Постоялец по имени Илья Сергеевич, хирург