Остаточная деформация - Катерина Терешкевич

что справится с любой проблемой. И справлялся, чтоб им всем пусто было. За работой головы и рук перетерпливал дикую боль в отрубленном крыле, которое, скорее всего, не отрастёт никогда. Здесь он составлял планы экспериментов, которые сперва называли безумными, а потом — гениальными. И всё казалось поправимым.

Сейчас он видел только захламленное помещение, которое не мешало бы проветрить. Дом исчез. Бессилие осталось.

Говорить с Даниными ребятами смысла уже нет, да и что нового он им скажет? Дани уже там, и отыграть назад это невозможно.

Пети бездумно вызвал панель хроносвязи, но Штефан не отозвался. В общем-то и не должен был, время неурочное, но… Нет, Штеф — тёртый ангел, он не позволит себе ни попасться йорнам, ни проворонить схлопывание ветки. Просто неурочное время, он не может сутки напролёт торчать возле установки связи.

Пети сел на подоконник, не глядя выдернул из-под него планшет и начертил первую линию схемы нового плана. Вечером он свяжется с Аве и обсудит всё. Как же здорово, когда есть, у кого спросить…

***

Дверь подалась без скрипа. Аве ждал, открыл заранее.

— Приветствую, авва. Здравствуй, отец.

Старый гел слегка наклонил голову. Колыхнулись мягкие перья на морщинистых щеках. Единственное во вселенной существо, которое не бесит голос Габриэля.

— Здравствуй, Габриэль бен-Авессалом. Привет, сынок.

Слова мёртвого языка были солёными на вкус, как вода древнего вязкого моря. Каждый член Совета традиционно имеет помимо собственного ещё и должностное имя. Отец по должности был Рафаилом, Ник — Уриилом, Михаэль собственное, кажется, забыл, но точно какое-то было. И только у Габриэля имена совпадали. Иногда думалось — не готовили ли его к работе ещё с момента зачатия?

Габриэль прошёл по светлой веранде, чтобы сесть на тёплые доски у кресла старика. Откинул голову на подлокотник, закрыл глаза. Тяжёлая знакомая рука прошлась по волосам. Странное, болезненное счастье.

— Ну как там дела государственные, Габи?

— Всё так же, стабильно хреново. Вчера вот на малом Совете пришлось продлить ещё на год период оперения, потому что сознательности никакой. Не хотят работать птенцы, хоть тресни.

Аве хмыкнул.

— Думаю, ты неправильно передаёшь мне проблему. Они, может, и хотят, но не могут выбрать. Нет профессиональных предпочтений. Я прав?

— Отчасти, — неохотно признал Габриэль. — Какая разница? Всё равно социальная незрелость. Кризис искусственной занятости начался не со вчера, авва. И не приклеивай сюда своих «четвёртых», это не та песня.

— А я думаю, та самая. И Пети со мной согласен, кстати.

При упоминании ненавистного имени вздыбились перья.

— Что-нибудь в этом городе можно решить без мнения твоего ненаглядного выкормыша?

— Можно, — легко согласился Аве. — Но выйдет хуже. Ты бы знал, как меня огорчает твоё к нему отношение. Учеников у меня было немало, Габи, а вот сын один.

«И все они были тебе дороже, чем я, — зло подумал Габриэль. — А этот — больше всех, потому что последыш». Вслух сказал:

— Мы достаточно успешно сотрудничаем, ты это знаешь. Хотя иногда он попросту не понимает, что вокруг творится, и сильно мешает работе. Если ты столь упорно настаиваешь на том, чтобы Пети со временем заменил тебя в Совете, то неплохо бы рассказать ему о Дне становления. Это сильно посодействует нашему с ним взаимопониманию.

Аве ощутимо напрягся. Габриэль невесомо ухмыльнулся. Он знал, куда бить. Правду о картине, украшавшей или паскудившей его кабинет, выдерживали не все. К примеру, предыдущий лучший ученик отца, Август, сошёл с ума лет двести назад. Даже в Совете не все были посвящены, только пятеро из восьми, включая Аве и самого Габриэля. Пятеро гелов на весь огромный Гелио. Тяжела правдочка, аж хребет трещит.

— Позже, — медленно выговорил Аве. — Ты прав, он должен знать. Но пока не готов расстаться с некоторыми иллюзиями.

— Ты, кстати, тоже не готов, — не остался в долгу Габриэль. — Ты думал над моим предложением? Твой ненаглядный сегодня, раз уже к слову пришлось, обронил знаковую фразочку. Сказал, что армейцев Михаэля, мол, и делают для того, чтобы они сражались и умирали. Делают, Аве. Не индивид, а поточный продукт. Это твой Пети так говорит. А общество, включая самих армейцев, вполне усвоило эту истину, согласно с ней и готово к дальнейшим трансформациям.

Напряжение заметно возросло. Почти до предела.

— Я очень жалею, сын, что согласился тогда на расслоение.

— Ты сто раз об этом говорил. И что тогда не было другого выхода. Но это уже случилось и обратно не играет. И это работает, йорн побери, авва. Специализация всегда работает. Я подробно расписал, сколько плюсов мы получим, проведя кастовое модифицирование…

— Нет! — рявкнул Аве неожиданно и так громко, что Габриэль подпрыгнул. — Гелы — индивидуумы. И это главное, что их определяет, что отделяет от низших организмов. Способность к критическому мышлению…

— …на данный момент выражено присутствует у пятнадцати-двадцати процентов гелов! — Габриэль тоже неожиданно разозлился. — И она у них останется! Мало того, будет генетически усилена! А остальных её отсутствие просто перестанет тревожить. Они просто будут делать своё дело, квалифицированно и с удовольствием. Без мук выбора и прочих колебаний. Реальная, не завязанная на Древо, собственная производительность Гелио возрастёт во много раз. Программу ветвления можно будет смело сократить на двадцать, а то и на все тридцать процентов. Не того ли добивается твой любимчик, скажи?

Старый гел молчал долго. Габриэль не перебивал тишину, бездумно рассматривая заоконный тусклый пейзаж. Наверное, будет дождь.

— Так не должно быть, Габи. — Голос отца стал ещё тусклее, чем пасмурное небо. — Это тупик. Противостояние с йорнами перестало быть определяющей целью нашего общества, когда появились армейцы Михеля, ты помнишь, как это было… И дальше будет хуже.

— Дальше уже хуже, папа. Я пойду, наверное. Дел выше крыши.

— Хорошо, Габи. — Отец тоже понимал, что дальше разговора не будет. — Не забывай старика, заходи как сможешь. Береги себя.

— Ты тоже, папа.

За пределами этой веранды, за пределами их одиночества вдвоём, слова «авва» и «бен» не звучали никогда. Если кто-то из Совета и догадывался о родстве двоих влиятельнейших гелов, то никак не давал знать. Прочим тем более не было до этого дела. Родственные связи в Гелио давным-давно утратили изначальное значение.

Габриэль вышел под дождь. Серый, размеренный, уже совсем осенний дождь, хотя лужайки всё так же зелены. Он не сразу залез в кар, а только когда перья и волосы отяжелели от воды. Он знал, что отец смотрит из окна.

*

Старый гел с перьями на лице смотрел, как небесная вода стекает с золотистых волос единственного сына. Старый гел не строил на его счёт