Индейское лето - Евгения Перова

– Евгения? Женечка… А что, мне нравится.

Когда Анна увидела, какое лицо стало у Сергея, взявшего на руки Женечку – Женечку? – она закрыла глаза. За эти несколько дней, что ее не было, Сергей словно еще похудел – или она просто забыла, какой он?

Сергей прожил еще полгода, существуя последние месяцы на одних обезболивающих. Если бы не мама, не Наташка, если бы не Севка!

Севка…

Смешной Севка, который тут же стал звать ее замуж, еще сорока дней не прошло, но Анна не рассердилась, а ласково погладила его по лысинке:

– Спасибо, милый. Я справлюсь, ничего. Не пропаду.

А он смотрел на нее полными слез глазами.

Она справилась.

Она просто прекрасно справлялась – до сегодняшнего вечера…

Что-то звякнуло – Анна прислушалась. Показалось? Но звякнуло опять, и она поняла: звонят в дверь. Похолодев, она встала и медленно пошла в коридор.

– Кто там? – Голос у нее дрожал.

– Это я, Дима. Открой, пожалуйста.

Анна открыла – он вошел.

– Зачем ты вернулся?

– Я никуда не уезжал.

– Как… не уезжал? А где ж ты был?

– В машине.

– Ты столько времени просидел в машине?

– Ну да. Смотрел на твои окна. Можно я разденусь?

– Конечно…

– И я ноги промочил. Там лужа…

Димка снял кроссовки и носки.

– Проходи на кухню… Мне только нечего дать тебе на ноги…

– Да нормально.

Он пошел, оставляя мокрые следы на полу, и сел посреди кухни на табуретку. Анне казалось, что это все происходит во сне. Машинально, не думая, она взяла в ванной полотенце и присела перед ним – он дернулся и вскочил, опрокинув табуретку:

– Ань, что ты делаешь? Ты с ума сошла?

– Но у тебя же ноги мокрые! – сказала она растерянно. – Ты простудишься. Я хотела вытереть…

– Господи!

Он резко обнял Анну, и она, уронив полотенце, прижалась к нему, упираясь руками в грудь, а потом, вздохнув, тоже обняла. И время, отматываясь назад, как лента в старом кассетном магнитофоне, вдруг стремительно понеслось вспять, пока не остановилось посреди сентября пятилетней давности – индейское лето, жара, дождь, любовь.

– Стриженая… – сказал Димка, нежно проведя рукой по ее коротким волосам.

– Тебе не нравится?

– Нравится! Я когда тебя увидел, первая мысль была: какая красивая женщина, на Анну похожа! А это и правда ты.

– Все-то ты врешь!

– Я никогда не вру, ты же знаешь…

Анна посмотрела на него:

– Какой ты длинный! Ты еще вырос, что ли? Раньше я сюда легко доставала, а теперь на цыпочки надо встать…

И она, привстав, поцеловала его в шею под ухом.

– Наверно, вырос…

– Боже мой, ты еще растешь! Ну какой из тебя отец? И ноги промочил не хуже Женечки…

Анна заплакала навзрыд.

– Ну не надо, не надо, пожалуйста, не плачь! Ты Женечку разбудишь…

– Женечку! – И Анна заплакала еще горше, потом, вырвавшись от него, ушла в ванну и вернулась умытая – с красными глазами и носом.

– А моя котлета еще цела? – спросил Димка. Он уселся за стол, и его длинные ноги перегораживали всю кухню.

– Да ты же голодный! Сейчас! Хочешь, разогрею?

– Не хочу. Послушай… я… Я останусь.

Анна замерла у холодильника.

– Для вопроса это прозвучало слишком… категорично.

– А я и не спрашивал.

– А! Так ты ставишь меня перед фактом?

– Да.

– И ты даже не спросишь, хочу ли я этого?

– А ты не хочешь?

– А вдруг у меня кто-то есть?

– У тебя кто-то есть?

– А у тебя?

Димка не ответил – он встал, развернул ее к себе и поцеловал. Они задохнулись сразу, оба – воздух вдруг кончился, свет померк, время остановилось. Неведомым образом они оказались в большой комнате, где горела на стене лампа, белела разобранная постель, а на полу валялись растрепанные книжки Устиновой. Димка успел заметить какую-то темную фигуру в углу – что это?!

– Это манекен, – прошептала Анна. – Портновский манекен…

– Манекен?

– Ну да, манекен… я же шью…

– Шьешь?

Он не понимал уже ничего, кроме одного: Анна! Вот она, здесь, близко, рядом, она настоящая, живая, она дышит, движется, стонет тоненьким голоском, целует его, вцепившись пальцами в плечи.

– Я люблю тебя! Скажи это.

– Что?

– Скажи это!

– Я вся твоя…

И пока они сходили с ума, обретая и теряя друг друга вновь и вновь, в доме напротив – через детскую площадку и гаражи – стояла у окна печальная девочка с мобильным телефоном, в котором вспыхивала и гасла единственная эсэмэска: «Прости, я не приеду сегодня. Потом позвоню». Аппарат абонента отключен или находится вне зоны действия сети. За окном лил, не переставая, дождь. «Середина сентября, индейское лето», – подумала почему-то Каринка. Вот такое у нас хреновое индейское лето. «Потом позвоню» – когда потом? После чего – потом? Потом – суп с котом. Она легла, свернувшись в комочек, носом к стене, на котором висел старый потертый гобелен, оставшийся от отчима. Мобильник мешал, и она, не глядя, сунула его за спину, на столик, откуда что-то упало на пол. Каринка не повернулась посмотреть, она и так знала, что это: тест на беременность, на котором сегодня утром увидела то, что и предполагала увидеть – две роковые полоски…

* * *

Огромный белый лимузин, украшенный золотыми кольцами, с трудом разворачивался перед домом, а ползущая за ним кавалькада машин в разноцветных лентах и шариках гудела изо всех сил – свадьба! Лимузин остановился, выскочил водитель, из подъезда выпорхнула невеста в кружевах и розах, похожая на кремовый торт, и стремительно нырнула в лимузин – декабрь, холодно в таком платье-то! За ней выбежала подружка в черном маленьком платьице и накинутой на плечи шубке – и почему это подружка в черном? «Мода, что ли, теперь такая? – подумала Каринка. – А невеста – кошмар просто! Вот я никогда бы в таком кружевном ужасе не стала выходить замуж!» Ага, вот ты и не станешь. Успокойся, тебе это не грозит.

Каринка потопала ногами, разгоняя кровь – мороз был небольшой, но ощутимый. Она вывела себя погулять – ей теперь надо было много гулять, есть фрукты, не волноваться – а чего волноваться-то? Подумаешь! Ну, ребенок. Ну, без отца. Ничего, не пропадем. Вон мама как обрадовалась, и отчим. Все будет хорошо. После той странной эсэмэски Димка так и не появился. Они несколько раз поговорили по телефону, но Каринка не стала ему ничего рассказывать – а зачем? Все и так ясно. Не она женщина его мечты. Ну и пусть. Но в самом дальнем уголке ее души обитала горькая обида – Каринка представляла ее как маленькое облезлое существо вроде обезьянки, которое сидит, скорчившись, в темноте и тихо подвывает. Иногда обезьянка вырастала до размеров Кинг-Конга, и тогда Каринка срочно принимала меры по спасению себя и малыша: а вдруг Кинг-Конг его напугает? Спасалась она бананом, апельсином или пирожным, а то покупала что-нибудь для маленького – очередные башмачки или машинку, хотя до того времени, когда он станет играть в машинки и носить башмачки, было еще далеко. Ну да, он – конечно, это будет мальчик! Каринка даже имя придумала – Павлик. Павел Дмитриевич – красиво! Ну и пусть немодно, а ей нравится.