Скандал в Институте благородных девиц - Марина Ефиминюк

— Понимаете? — презрительно фыркнула Нестейша. — В отличие от этих бездарных копировальщиц, настоящий творец всегда выделит из серой массы истинный талант! Что рядом со мной Шарли Пьетро? Просто отдыхает!

Зато Бевис Броз очень хотел работать! Однако писать под чужие разговоры, тем более когда текст не шел и раздражал даже едва слышный треск горевшего магического камня, было совершенно невозможно. Чувствуя, что готова сорваться, я рявкнула:

— Потише можно? Вы в библиотеке, между прочим!

За стеллажами сначала наступила гробовая тишина, а потом девушки, перешептываясь, сбежали в читальный зал. Но стоило мне поставить перо на лист и вывести первое слово, как раздались тихие шаги. Я резко оглянулась. В проходе мялся Эдон Рауф.

— Госпожа Вермонт, — прошептал он. — Мне отчаянно нужно с вами поговорить.

Скрипнув зубами, я посмотрела на разложенную рукопись, потом на чертежника, теребившего пуговицу на пиджаке, и в непередаваемом, почти непереносимом раздражении уточнила:

— Насколько отчаянно? До завтра не подождет?

— Если вы не согласитесь, то до завтра я вряд ли доживу! — патетично воскликнул он.

Без преувеличений, у меня мороз пошел по коже. Мужчина выглядел так, будто, простите святые угодники, написал предсмертную записку.

— Что вы мне хотели сказать? — выдавила я из себя жалкую улыбку.

Неожиданно Эдон сорвался с места, подскочил ко мне и бухнулся на колени. Когда он схватил меня за руку влажными дрожащими пальцами, то не получил в нос только потому, что я изумилась сильнее, чем возмутилась. Но на стуле немножко отодвинулась. Мало ли что в головах у сумасшедших?

— Я согласен, дорогая госпожа Вермонт! — горячо прошептал он, заглядывая мне в глаза.

Видимо, заявление подразумевало какую-то реакцию, но я лишь сумела уточнить:

— На что?

— На дополнительные уроки по начертательной геометрии!

Тут я перестала что-либо понимать.

— Но меня не интересуют уроки по черчению.

— Совсем? — поменялся он в лице.

— Я не люблю чертить, — пояснила я.

— Но как же прямоугольники, треугольники, перпендикулярные прямые?

— Простите?

Некоторое время он молчал, моргал и, казалось, был готов расплакаться. Неожиданно на узких губах сверкнула улыбка. Может, он маньяк и убивает жертв циркулем, а я его следующая жертва?!

— Ох, вы меня неверно поняли! — счастливо вздохнул чертежник. — Я говорю о ваших чувствах ко мне!

И тогда в голове прояснилось! Я с ужасом осознала, что Эдон Рауф пожаловал в библиотеку, чтобы объявить, что милостиво готов закрутить страстный роман! Как он вообще додумался до чувств, если еще на прошлой неделе при наставницах обвинил меня в домогательстве и преследовании? Какое лицемерие! Рано я сегодня расслабилась. Разве мог день, начавшийся через то самое место, которым благородные девицы обычно вертели, завершиться прилично?

— Вчера, когда я жертвовал ради вас телом…

— Кажется, я опять не очень понимаю ваших метафор, — попыталась я освободить пальчики, но тщетно — вцепился, как клещ.

— Я о мебели! Так вот, когда я на пределе душевных и физических возможностей перетаскивал тяжелый стол…

— Вы же тащили в паре с господином Ленаром, — пробормотала я, вдруг почувствовав к мужику совершенно нелогичную жалость.

— Верно, но я все равно напрягался, — заспорил он, — а потом думал и думал… Всю ночь и весь день.

Поразительная обстоятельность!

— Решение было непростым, ведь я уважаемый преподаватель, а вы обычная студентка. Риск огромен! — воскликнул он, расширив глаза. — Но я верю, что у нас все получится.

— Я вас больше не люблю, — выпалила я.

— Как не любите? — поменялся чертежник в лице. — Ни капельки?

— Вообще. — Я выдернула руку из жадных пальцев Эдона. — Благородные девицы, знаете ли, такие легкомысленные.

— Но вы не создаете такое впечатление, — растерялся он.

— Вы обманулись, — отрезала я.

Пока чертежник был ошарашен и дезориентирован, стоило быстренько собрать вещички и дернуть из библиотеки. Не откладывая дела в долгий ящик, я сгребла в папку странички рукописи и пробормотала:

— Господин Рауф, ради всего святого, поднимитесь с колен. В библиотеке ледяные полы, так недолго до ревматизма доползаться.

— Вы действительно меня бросаете? — со страданием в голосе воскликнул он. Главное, чтобы теперь не начал писать стихи на тему разбитого сердца! Мужчины склонны после отказа воображать себя поэтами.

— Святые угодники с вами, как можно бросить человека, с которым не было отношений? — выходя из себя, воскликнула я, но тут же испуганно прикусила язык. Не хватало, чтобы сплетницы услышали, как мы с огоньком обсуждали личную жизнь.

— Как вы жестоки, — держась за полку, он поднялся с коленок и очень педантично отряхнул брюки носовым платком. — Могу я вас хотя бы проводить до дверей общежития?

— Нет! — вздрогнула я. — Если по институту поползут слухи, то ваше доброе имя и мое реноме непоправимо пострадают. Не переживайте, я тут уже все знаю, за шесть лет осмотрелась. Вашими молитвами не заблужусь.

Когда я, все еще стараясь переварить сцену в библиотеке, вернулась в общежитие, то обнаружила в двери воткнутую записку с записью: «Софии». Послание было напечатано ректорскцм знаком, выдавленным на красном сургуче, и, пока дожидалось адресата, подозреваю, пережило не одни руки. Правда, сорвать ректорскую печать никто не посмел. Поймав на лету выпавший листик, я вошла в комнату.

Сидевшая за столом Рита с воодушевлением переписывала один из любовных романов, привезенных из дома. Думаю, что если бы в течение шести лет она занималась уроками с тем же усердием, с каким создавала подпольную библиотеку, то по окончании института получила бы золотую медаль, но на учебу фее терпения не хватало. Она настолько увлеклась копированием, что даже не обратила внимания на мое появление. Так что я тихонечко спрятала папку в сундучок и раскрыла записку. Кристоф Ленар был краток до неприличия.

«Конюшня, 20:30», — написал он.

К указанному времени я опаздывала, но все равно подхватила шаль и тихонечко выскользнула из комнаты. Рита даже не подняла головы от рукописи.

На улице царил собачий холод. Фонарь горел только у дверей, открытых для прислуги, но в черном глубоком небе сияла большая луна, чуть скошенная с одного края, так что добраться до места встречи получилось без потерь. Даже ни разу не споткнулась. Я тихонечко скользнула в теплую сухую конюшню и осмотрелась. В стойлах стригли ушами сонные лошадки. Уроки верховой езды в институте были необязательными, за них приходилось доплачивать, так что за шесть лет я ни разу не садилась в седло.