Популярная музыка из Виттулы - Микаэль Ниеми

Одни любили ставить синяки - зажмет тебя такой бык где-нибудь в темном углу и хрясь коленкой в ляжку или в мягкое место. Где больней. Ты оборачиваешься, твое лицо перекошено от боли, а он стоит и ухмыляется. А то спрячет в руке штопальную иглу, ты идешь, а он как ширнет тебя - игла проходит через одежду, вонзается глубоко под кожу. Другие любили бить костяшками в плечо, так что оно потом часами заходилось от боли.

Быки нутром чуяли жертву. Быстро вычисляли белых ворон, угнетали одиночек, мечтателей, отличников. Одной из таких жертв был Ханс, стеснительный парнишка, водившийся с девчонками. Мучители полностью поработили его, запугали так, что он боялся один выходить в коридор. Пугливо прятался за спины товарищей, стараясь держаться в стаде, точно немощная антилопа. Лишь много лет спустя он сумел вырваться в Стокгольм и дать выход своему гомосексуализму.

Другой жертвой был Микаэль. Тоже застенчивый и замкнутый, он совершенно не мог дать сдачи. Он был не такой, как другие, - было заметно, что он и сам так думает. Как-то на уроке труда, когда учителя не было в классе, быки окружили его. Заводилой у них был Уффе, главный садист нашего класса. Он стал душить Микаэля. Медленно сжимал прокуренными пакшами жалкую шею, все сильнее, сильнее - несчастный уже квакал, как жаба. А все стояли и смотрели, но никто и слова не сказал против. Наоборот, наблюдали с каким-то скрытым интересом. Так вот, значит, каково, когда тебя душат? Приколись, как глаза выпучены! Вскоре все желающие тоже смогли попробовать. Беднягу не надо было даже держать - он оцепенел от страха. Эй! Тише! Он щас блеванет, лучше отпусти. Кто еще хочет? Да не стесняйтесь, подходите. Глянь-ка на этого ботаника, - обоссался! Дави-дави, да сильней дави, - во, во как. Кх-кх, кх, кхххххххххэ… А ты чего? - пробуй, он все равно не вякнет никому! Разве это шея? - блин, да это ж цыплячья шея!

Учителя, конечно, догадывались о том, что творится в коридорах, но заступаться боялись. Им самим доставалось. Одну училку из южной Швеции изводили регулярно, она бесперечь выбегала из класса со слезами на глазах. Ученики передразнивали каждое ее слово, отказывались выполнять задания, прятали ее книги, делали грязные намеки, поскольку она все ходила в девках, подкладывали ей в сумку порнуху, ну, и прочее в том же духе. И таких учеников становилось все больше. Самые обычные мальчики и девочки. Мои одноклассники. Заводились вполоборота - их аж распирало изнутри. Порой воздух в классе накалялся до такой степени, что не продохнуть.

.

Так что, когда я услышал игру Хольгери, то сразу понял - парню несдобровать. Таких вот хлюпиков, слишком отличающихся от толпы, и угнетают быки. Я и раньше видел его в коридоре, но особого внимания не обращал. Он был необщителен, но не без приятности. Один из тех деревенских тихонь, что вечно держатся особняком, жмутся своими кучками по углам, о чем-то вяло толкуют меж собой по-фински. Им неуютно в Паяльском райцентре. От Хольгери я узнал, что особенно туго таким, как он, приходится первые недели учебы. Все лето он говорил по-фински, но подошла осень - голове срочно пришлось переключаться на шведский. Первые две недели он путался в словах, говорил невпопад, так что самое надежное было молчать.

Хольгери жил в Кихланки, мы стали немного болтать с ним, пока он дожидался школьного автобуса. Говорили, в основном, о музыке.

Я спросил Хольгери, где он научился играть на гитаре - он ответил, что у отца. Его батя несколько лет как умер, но что да как Хольгери рассказать не захотел. Из своего детства Хольгери лучше всего запомнил, как отец берет его на руки, как лабает на гитаре, как залихватски поет, весь охвачен пьяным весельем, как отирает брызги слюны с усов, подстриженных маникюрными ножницами, как угощает сына леденцами. Но потом отец умер, а гитара осталась висеть на стене. Хольгери взял ее, тронул струны, и за их звоном почудился Хольгери отцов голос, шедший невесть откуда, из глухих лесов, где ныне обитал его отец.

Мама Хольгери ушла на пенсию до срока - сдали нервы, сын остался ее единственной отрадой. Немудрено, что, когда Хольгери попросил электрогитару и усилитель, она купила ему и то, и другое, хотя с трудом наскребала на обувь и одежду.

Хольгери, как и я, просиживал дни перед радиоприемником. Подбирая аккорды по своему разумению, он играл сольные партии и в своем придуманном мире стал суперзвездой, гениальным музыкантом из тех, перед которыми публика немеет от восторга. Это отчасти напрягало обстановку в группе. Ниила всюду встревал со своим аккомпанементом, хотя, по-прежнему, по полгода менял аккорд. Хольгери же был куда искуснее в технике, но при этом был совершенно глух к тому, что делали остальные. То убегал вперед, то плелся позади и почти всегда играл не в лад с остальными. Я пытался по-дружески объяснить его ошибку, но Хольгери либо не слушал, либо только улыбался про себя. Будто не музыку играл, а плел кружева. Ты просишь его взять ноту - он тебе аккорд, просишь аккорд - следует риф, пришелся по вкусу риф - Хольгери тут же выдает соло или начинает импровизировать в другой тональности. Не угнаться. Первое время Ниила Хольгери терпеть не мог - тут, понятно, не обошлось без зависти, - но понимал, что без Хольгери нам никак не обойтись.

Бывало, вечером в Кихланки Хольгери сядет на диван, достанет гитару покойного отца. Мальчишечьи пальцы тронут струны, и крупными бабочками полетят из-под них аккорды. Порхнут над стульями и половиками, заглянут на печку, где булькает картошка, покружатся над отрывным календарем, над маятником часов, над плетеным настенным ковриком, над газетной вырезкой с портретом королевской четы, над плакатом с легендарным хоккейным голкипером Хонкеном Хольмквистом, над хлебом и чугунками, стремительно прянут вниз к ночному горшку и венику, обмахнут крыльями школьный ранец, резиновые сапоги, вновь взовьются - к маме, сидящей в кресле-качалке, - попляшут вкруг ее звякающих спиц и шерстяных клубков, направятся к цветочным горшкам - рассмотрят бегонию и тещин язык, - прильнут к оконцу, мельком глянут на луга, березы, томное закатное солнце, проследуют мимо швейной машинки с ножным приводом, мимо деревянного радиоприемника, платяного шкапа с покосившейся дверью и, наконец, нырнут обратно в гитару, в темную розетку, где уже томятся и рвутся наружу их подружки.

Мать обычно сидела молча - не хвалила, но и не мешала. Просто жила в доме. Согревала его своим теплом.

.

О чумовой братчине на Паяльском коллекторе и о том, как у нас нежданно-негаданно появился барабанщик

.

Невзирая на увещевания Лестадия и предупреждения Минздрава, несмотря на многочисленные примеры родных и знакомых, погрязших в горьком пьянстве, большинство моих одноклассников повадились выпивать по праздникам. Турнедален с его любовью к водке относится к той алкогольной зоне, что тянется через всю Финляндию и уходит в глубь России. Предметом первейших забот старшеклассников стало желание надраться на досуге. На переменах приобщившиеся к чарке адепты проповедовали спасительную силу Зеленого Змия, а дурной пример, как известно, заразителен.

В это время чуваки из Каунисваары распустили слух, будто в пьянстве им равных нет, будто перепьют они любого в Норботтене. И приводили неоспоримые доказательства. За последний год они смотались в Кируну и в Елливаре, перепили там своих сверстников из проспиртованных шахтерских семей, а раз уж эти не устояли, то и говорить нечего.