Большая книга перемен - Алексей Слаповский

Немчинов покрутил головой.

– Стыдно признаться, – сказал он, – но я впервые начал понимать, откуда у людей появлялись большие деньги. Думал: ну, накупили барахла, продали, еще накупили, еще продали, уже больше, и так потихоньку богатеют.

– Именно – стыдно! – Дортман наставил на Немчинова палец. – Ты это сказал для красоты слога, а попал в точку! Стыдно! Стыдно нам, что вовремя не опомнились и не сообразили, куда все идет! Чистоплюи! Зато гордимся: мы не имеем к этому отношения, никого не грабили, не убивали! Так и они будто бы никого не грабили, не убивали. Просто мы не сразу сообразили, что грабили – нас с тобой и с нашей же помощью. Да и убивали тоже.

– Ты кого имеешь в виду?

– Никого. Следствие закончено, забудьте. Был такой фильм.

Дортман пьянел на глазах.

– А что, было какое-то следствие? Когда Леонид утонул, как-то ведь расследовали? – Немчинов хватался за остатки еще не угасшего сознания Сергея.

– Никак. Тело не нашли, опросили свидетелей, дело закрыли.

– А слухи эти про любовь Леонида и жены Павла?

– Не слухи. Ирина хотела от Павла уйти. А ведь двое детей уже было, все равно хотела. Такая была любовь. Но не успела – утонул ее любимый в сырой воде. И больше я тебе ничего не скажу. И еще одно: Лёня был мой единственный друг. Первый и последний. Если хочешь знать, после него моя жизнь перестала иметь смысл жизни. Я так его любил, что даже подозревал себя в гомосексуализме. Но потом понял, что это любовь человеческая. Я его любил, как себя. Как идеальное я, понимаешь? Даже в то поганое время никто не мог сказать о нем ни одного плохого слова! Никто!

Дортман уронил голову, некоторое время смотрел в стол и тяжело сопел. Немудрено: в бутылке оставалось на донышке.

Но вот он усилием воли приподнял голову и, запинаясь, сказал:

– Илья. Сейчас я буду непристойно пьян. Поэтому лучше тебе уйти. Но. У тебя есть сто рублей?

– Найдется.

– Дай мне их. Я сейчас упаду, а потом проснусь, мне будет плохо. Ты в этом виноват, ты принес водку. Поэтому мне понадобятся деньги. На опохмелку. И ты мне их дашь.

– Возьми.

– Положи на видное место.

Илья положил купюру на центр стола и прижал тарелкой. Дортман кивнул.

– Теперь иди. И помни: я тебе ничего не говорил. Дверь захлопни.

– Может, я тебя спать отведу?

– Я еще не дожил до того, чтобы меня… По улицам слона водили, вашу мать. Как видно, напоказ. Ты уйдешь или нет?

Илья ушел.

Он был в состоянии возбужденном, сдержанно восторженном – то есть не допускал еще восторга, но знал, что он предстоит, восторг творчества, восторг явившейся ему настоящей Книги. Конечно, Костяковы ее не примут, но он напишет не для них. Это будет наконец книга для самого себя, для своего поколения, для всех, кто хочет понять наше время и наше место в этом времени. Аванс он вернет, что-нибудь придумает. Мощная и величественная история возникала в его воображении: история братьев – а что может быть важнее и глубже в любом времени и любом контексте, чем история братьев (после, конечно, сюжета об отцах и детях)? «Братья Карамазовы», «Иосиф и его братья», «Братья Лаутензак», «Братья и сестры», не говоря об огромном количестве сюжетов о братьях – у всех народов, включая самую известную историю о Каине и Авеле.

Кто из Костяковых был Каин, кто Авель?

Что за история любви жены Павла к Леониду – или Леонида к жене Павла? Дортман сказал, она хотела уйти от мужа, но это ему так помнится, а как было на самом деле?

Впрочем, не обязательно идти прямо по следам событий, важны масштаб и драма того, что произошло. И это может оказаться могучим произведением, которое вберет в себя всю горечь поражения поколения, народа, страны.

Главное теперь – не торопиться, не спешить. По словечку, по страничке… Эх, если бы не газетная работа… Но деньги-то ведь есть! Они дадут возможность хоть на целый год взять отпуск за свой счет. А потом… Потом будет потом. Сказать свое слово – и хоть умереть, не жалко.

«Сотворю великое и наслажуся им», – вспоминались чьи-то слова. Очень известные, чуть ли не Пушкина, но откуда, Немчинов в горячке не мог вспомнить[5].

____ ____

____ ____

____ ____

__________

____ ____

____ ____

До самой земли склонилась ветвь дерева под тяжестью снега, но скоро она вновь выпрямится и займет прежнее положение.

Шура (на самом деле Шора), водитель и охранник Костякова, широкоплечий высокий казах, который служил у Павла Витальевича уже двенадцать лет, хорошо знал повадки своего хозяина. С утра тот молчал, хмурился, потом стал нервный, по телефону кричал. С Шурой не разговаривает ни про что, не улыбается совсем. Значит, чешется ему сорваться в запой. Он давно уже хочет, только причину ищет. Сегодня будет причина, будет у Шуры неприятность – возиться с пьяным хозяином, тащить его в машину на руках, как младенца, а Шура хоть и сильный, но в Павле Витальевиче килограммов сто живого веса, не меньше.

Недаром он врача друга своего позвал, Сторожева. Хотя, когда удержаться хочет, тоже его зовет. Сегодня вообще всех позвал. В здании вокзала возвели часовню, вот и позвал. Павел Витальевич ее построил на свои деньги, следил за строительством. Сегодня приехал пораньше, чтобы все было хорошо. Шуре нравилась эта часовня, нравилось то, что она полностью в помещении, в здании. Необычно и красиво. Маленький такой домик, как игрушка. Белые стены, золотой купол с крестом. Вошли внутрь, Павел Витальевич увидел какую-то недоделку, что-то там такое на стене. Сердито сказал бригадиру, бригадир, тоже казах (в приграничном Сарынске много казахов), закричал на рабочих, они прибежали, испуганные, стали исправлять. Бригадир стоял и смотрел. Потом подошел к Шуре, улыбнулся и что-то коротко сказал. Шура тоже улыбнулся и кивнул. Который уже раз это в жизни: он стесняется признаться, что не знает казахского языка. Надо, что ли, выучить. А как его знать? Жили среди русских, дома говорили по-русски, отец хотел, чтобы сын стал начальником, заставлял учиться. Шура учился как мог, закончил школу, но начальником не стал. Ему и так хорошо. Даже лучше. Шура любит не торопясь подумать, посмотреть вокруг, а начальнику это некогда. Когда Шура ждет в машине или сидит в своей комнатке в доме Костякова, или при думском гараже, когда Павел Витальевич заседает, ему хорошо, мысли текут сами собой. Он думает о жене, о детях, о своем доме, то есть о хороших вещах. Надо уметь все время думать о хороших вещах, и все будет хорошо.

Съехались гости, которых пригласил Павел Витальевич. Большие люди. Все знают и уважают Павла Витальевича, не могут не приехать.