Бабочка на ветру - Рей Кимура

И вот, когда наступил «осёгацу», японский Новый год, и связанные с этим днем праздники, Тайо решил пригласить Цурумацу к себе домой, чтобы он весело провел вечер вместе с ним и его семьей — доброжелательной супругой и шестью бойкими ребятишками. Дом у него просторный, и его близкие с удовольствием примут гостя. Но нет, Цурумацу не вынес бы этого — страшился воспоминаний о нормальной человеческой жизни. Ведь сам когда-то мечтал так же радостно встречать Новый год вместе с Окити и детьми, которых им не удалось завести. Вежливо отказался он от приглашения, невнятно пробормотав что-то о родственниках из Симоды: приехали якобы в город навестить его, остановились неподалеку, и теперь он обязан провести все праздники вместе с ними.

Разумеется, он лукавил; после того как повсюду развесили яркие новогодние украшения, а сама мастерская на неделю закрылась по случаю праздников, Цурумацу отправился в каморку и заперся там. Так и провел канун большого праздника — вместе с бутылкой саке; встретил его, когда в огромный священный гонг в ближайшем храме ударили сто восемь раз, что символизировало окончание старого года и наступление нового. Только на этот раз Цурумацу решил присоединиться ко всем, кто в полночь по древней традиции идет к храму, чтобы приветствовать новый год, помолиться и освободиться от всего старого, что мешало жить в прошлом.

Пощипывающий кожу легкий морозец заставлял людей жаться ближе друг к другу возле огромного костра, разведенного на покрытой гравием площади перед храмом. Люди кидали в огонь все, что, по их мнению, мешало им жить и приносило неудачу, а следовательно, должно исчезнуть: сжигали письма, фотографии, картины, одежду, обувь… Все это летело в огонь, а он, потрескивая, жадно пожирал любые подношения.

Цурумацу принес письмо, которое написала ему Окити как раз перед тем, как ее увезли к губернатору, а оттуда — в американское консульство. Бумага хранила следы слез — Окити горько рыдала, когда писала его. Цурумацу крепко зажал письмо в кулак, выждал еще несколько секунд и только после этого решительно швырнул в бушующее пламя… Молил он небо о том, чтобы трагедии и неудачи, которые принесло с собой это письмо, сгорели вместе с бумагой и влюбленные каким-то образом снова обрели друг друга. Возможно, в один прекрасный день Харрису надоест Окити и он вернет девушку домой. А Цурумацу обязательно примет ее, любовь его к Окити настолько сильна, что нет в ней ни капли гордыни, ни обид, ни желания отомстить и покарать.

Очищающий огонь тут же уничтожил письмо, и Цурумацу почувствовал, что огромная тяжесть спала с плеч: теперь он уверен, что новый год обязательно принесет ему счастливые дни. Это ощущение легкости еще долгое время не покидало Цурумацу, и Тайо-сан с радостью отметил, что его всегда мрачный работник после празднования Нового года явно повеселел. Именно тогда он создал лучшие образцы своей мебели: в ее оформление, тонкую резьбу по дереву, были вплетены птицы, веточки цветущих деревьев и распускающиеся бутоны — шедевры счастливого художника, переполненного радостью и надеждой на новую жизнь, которую несла в себе приближающаяся весна.

Наступил апрель, зацвела вишня, и даже привычные будни мебельной мастерской словно возродились к жизни, воспрянули в облачках распустившихся розовых бутонов. Именно в это время к Цурумацу приехал его старый приятель и привез радостную весть. Тоунсенд Харрис возвращается к себе в Америку, а Окити снова переедет в Симоду и купит салон-парикмахерскую — станет его хозяйкой в ближайшее время.

Сердце у Цурумацу пело, душа ликовала — наконец-то наступило и его время! Пора и ему опять в Симоду, чтобы начать заново строить свою жизнь. На следующий же день он сообщил хозяину мастерской о своем твердом намерении вернуться в родной поселок. Тайо-сан искренне расстроился, и Цурумацу испытал глубокое чувство вины перед ним: тот всегда хорошо относился к нему, сочувствовал и старался всячески помочь, когда всем остальным было наплевать на судьбу юноши. Молодой мастер прекрасно понимал, что с его отъездом дела у Тайо пойдут не так хорошо, как раньше, и заменить Цурумацу практически некем. Ну что ж, он отдал Тайо-сан целых два года своей преданной службы, а теперь он желает позаботиться и о своем благополучии.

Кончилась весна; в самом начале лета Цурумацу собрал свои скудные пожитки, в последний раз окинул взглядом жалкую каморку, служившую ему домом два года, пока он находился здесь в ссылке, и тронулся в далекий путь. Уезжал он из города ранним утром, чтобы избавить себя от долгих прощаний с Тайо; понимал — обоим будет больно, ведь хозяин до последнего дня умолял молодого мастера остаться.

В те времена путешествовать по суше на столь большие расстояния было чрезвычайно опасно: повсюду подстерегали разбойники, отбирали у путников деньги, а их самих убивали мечом и сбрасывали тела в канавы. Да и упасть в глубокое ущелье можно на предательской горной дороге. Цурумацу постоянно молил небо — пусть ничего подобного с ним не произойдет и он благополучно вернется в родной поселок. Теперь, как никогда раньше, проявлял максимум осторожности во всем: очень уж не хотелось расстаться с жизнью в тот самый момент, когда судьба наконец-то улыбнулась ему.

Купил он себе коня и верхом отправился в путь. Извилистая горная тропа, казалось, не кончится никогда; проезжаешь милю, а впереди следующая, за ней еще и еще… По ночам человек и лошадь жались друг к другу в горных пещерах, — если их удавалось найти. А нет — ночевали прямо у дороги, расположившись под деревом. И все же с каждым днем Цурумацу приближался к Симоде; наконец на четвертый день, изможденный, но ликующий, торжественно въехал в поселок.

Жадным взором осматривал все вокруг, с удовольствием вдыхая соленый морской воздух. Каждый уголок Симоды пропитан воспоминаниями — ведь здесь прошла вся его жизнь… Сейчас прошедшие годы исчезли, словно с луковицы убирали один слой за другим и он душой становился все моложе.

Кажется, и не уезжал отсюда никогда… Только увесистый мешочек с золотыми монетами, привязанный к поясу, напоминал о двух годах тяжкого труда вдалеке от родных мест.

Первое, что захотелось сделать Цурумацу, — это попасть в ближайшие купальни и хорошенько помыться с дороги, чтобы смыть с себя пыль нескольких дней путешествия. Едкая, желтоватая серная вода из горячих источников воскресила его и придала новых сил. Когда юноша выходил из купальни, энергия била в нем ключом и ему казалось — сейчас буквально готов взорваться.

В ту ночь он отправился на постоялый двор и, засыпая на хрустящих чистых простынях, постеленных на