Джейн Эйр. Рождество в Индии - Шарлотта Бронте

Он распахнул шире окно, смотря, как блекнет темная предрассветная синева, а звезды, дрожа, готовятся скатиться за горизонт.

— Клянусь, — сказал Джон, — я чувствую только печаль… Я мог бы полюбить тебя… Джен…

— О! — произнесла я с выражением столь необъяснимым, но точным, что он побледнел и быстро повернулся ко мне. Он взял меня за руки и принудил встать.

— Смотри же, — сказал Джон, схватив меня за талию. Мое сердце упало, стены двинулись, все повернулось куда-то… Быстро, скользнув мимо меня, отрезал комнату массивный контур окна. — Смотри! — повторил Джон, крепко прижимая меня к себе, оцепеневшую и испуганную. — От этого ты уходишь!

В этот миг я увидела и почувствовала (так показалось мне), что мы были среди пышных деревьев, среди вершин сада, которые вдруг понеслись вниз.

Светало, удивление и холод заставили меня упереться руками в грудь Джона. Я едва не упала, со странным удовольствием ожидая своей близкой и быстрой смерти.

Но Джон удержал меня.

— Глупая! — сурово сказал он. — Ты могла бы рассматривать землю, как божье чудо, но вместо того хочешь быть просто женщиной…

Он снова горячо и трепетно поцеловал меня.

Настал рассвет… Зажег цветы на окне, позолотил щели занавесей из бамбука, рассек сумрачную тишину первым лучом утреннего огня.

Плача от бессилия и восторга, я открыла лежащую передо мной книгу стихов и прочла:

Когда мне страшно, что в едином миге

Сгорит вся жизнь и прахом отойду

И книги не наполнятся, как риги

Богатой жатвой, собранной в страду;

Когда я в звездных дебрях мирозданья

Пытаю письмена пространств иных

И чувствую, что отлетит дыханье,

А я не удержу и тени их;

Когда я вижу, баловень минутный,

Что, может быть, до смерти не смогу

Насытиться любовью безрассудной, —

Тогда один — стою на берегу

Большого мира, от всего отринут,

Пока и слава, и любовь не сгинут.

Утренний ветер, полный необыкновенного запаха леса, обволакивал мое тело. Мы вышли к реке.

Джон сидел на огромном камне, я стояла у воды. Некоторое время мы молчали.

Джон посмотрел вокруг, лег, положил руки под голову и принялся глядеть вверх. Ясное доброе небо дразнило своей недоступностью…

— Джен, я люблю тебя, — вдруг прошептал он. — Мне хочется поцеловать тебя… Слышишь ли ты меня?

Я подошла к нему и, растроганно улыбнувшись, коснулась губами его лица.

Вдруг слабый шум послышался в стороне. Джон привстал, обернулся, прислушиваясь.

Птицы смолкли, тишина как бы колебалась в раздумье, это было мое собственное смятение. Посмотрев на реку, я увидела лодку, на мгновение мне показалось, что я вижу в лодке мистера Рочестера. «Почему он здесь? — пронеслось у меня в голове, — может быть, следит все это время за мной?»

Я хотела подойти ближе, но лодка тотчас скрылась из виду.

— Джон! Смотри! — воскликнула я, снова увидев выскользнувший из-за горного склона силуэт человека в лодке. — Это мистер Рочестер!

— Эдвард! — закричала я.

— Эдвард! — крикнул Джон. — Куда вы?! Разве вы не слышите нас?!

Мистер Рочестер не поднял головы и продолжал плыть. Он двигался, казалось, теперь быстрее, чем минуту назад. «Сейчас камень опять скроет его», — подумала я.

— Эдвард! Что ты собираешься делать?! — закричала я.

Плывущий мистер Рочестер поднял голову, посмотрел в лицо Джону, как будто, кроме него, на берегу никого не было.

— Джон, ты здесь и останешься! — крикнул он. — Вспомнишь мои слова!

Мое сердце вздрогнуло. Воспоминания, против воли, бросили меня назад, в те годы, когда я только познакомилась с мистером Рочестером. Множество мелочей, ничтожных, бессмысленных или отрывочных, блеснуло у меня в памяти.

Я вдруг отчетливо вспомнила вечер, когда мистер Рочестер пригласил меня к себе. Тогда я работала гувернанткой в его доме.

— Нравится вам мой голос? — спросил он.

— Очень…

— Вы должны мне аккомпанировать…

Тогда я впервые услышала его песню. Песню, которую пело его сердце. До сих пор я помню слова этого чувствительного романса. Мистер Рочестер пел своим бархатным голосом:

Любовь, какую ни один,

Быть может, человек

Из сердца пламенных глубин

Не исторгал вовек, —

Промчалась бурною волной

И кровь мою зажгла,

И жизни солнечный прибой

Мне в душу пролила.

Ее приход надеждой был,

И горем был уход.

Чуть запоздает — свет не мил,

И в бедном сердце — лед.

Душою жадной и слепой

Я рвался к небесам —

Любимым быть любовью той,

Какой любил я сам.

Но, наши жизни разделив,

Пустыня пролегла —

Как бурный штормовой прилив,

Безжалостна и зла.

Она коварна, как тропа

В глуши, в разбойный час,

Закон и Злоба, Власть, Толпа

Разъединяли нас.

Сквозь тьму преград, сквозь мрак обид,

Зловещих снов, скорбей,

Сквозь все, что мучит и грозит,

Я устремлялся к ней.

И радуга, легка, светла,

Дождя и света дочь,

Как в полусне, меня вела,

Пресветлая, сквозь ночь.

На облаках смятенной тьмы,

Торжественный рассвет,

И нет тревог, хоть бьемся мы

В кольце нещадных бед.

Тревоги нет. О, светлый миг!

Все, что я смел с пути,

Примчись на крыльях вихревых

И мщенье возвести.

Поставь, Закон, свой эшафот,

Низвергни, Злоба, в прах!

О власть, где твой жестокий гнет?

Мне уж неведом страх.

Мне руку милая дала

В залог священных уз,

Две жизни клятвою сплела —

И нерушим союз.

Она клялась мне быть женой.

И поцелуй пресек

Ей путь иной: она со мной

На жизнь, на смерть — навек.

О наконец вслед за мечтой

Взлетел я к небесам:

Блажен: любим любовью той,

Какой люблю я сам!

Я вдруг вспомнила его взволнованное лицо. Таким оно было тогда… и таким я видела его теперь. Соколиный взгляд, нежность и страсть в каждой черте!