Справочник по уходу и возвращению - Марта Кетро

На рынке почти сшибает набитым рюкзаком стойку с газетами.

– Ты что, габаритов своих не чувствуешь?

– О да, да, я очень большой, я не чувствую своих габаритов!

– Вот именно такие, как ты, раньше клали в гульфик апельсины.

Обгоняем негра с колясочкой, я оборачиваюсь и неполиткорректно ору шепотом:

– Смотрите, смотрите, у него белый ребенок!

Муж присматривается:

– Не, смугленький.

– Ну слава богу, а то я испугалась, что он рогоносец.

Пересказываю сказку, будучи в измененном состоянии от красот природы:

– И тут он приходит к ней под балкон и орет: «Рапунцель, спусти свои трусики!» Представляешь?! Это же банда извращенцев, а не детская сказка!

Осматривая Севастополь, находим его совершенно нерусским городом – ни на одном заборе не увидели плохого слова, зато нашли надпись «любовь – навсегда» и несколько признаний типа «Оля, я тебя люблю. Леха», выполненных откровенно девчачьим почерком.

Накануне отъезда у нас был день блондинок. Около шести вечера мы возвращались с пляжа, и я как раз думала, что травы на холмах серебрятся, как персиковый пушок на ягодицах блондинки. С моря пришла туча, накрыла генуэзскую крепость и опустилась на нашу тропу. Мы шли в облаке, когда впереди прозвучал негромкий жалостный крик, и нам навстречу выбежало порождение тумана – Тупая Блондинка. Она классически заблудилась в горах, стоптала пяточки и обгорела – так, что на ее розовых ушках образовалась короста. Естественно, тут же прилипла к моему мужу, и ему пришлось нести ее на руках вниз, до первых домов. Там она немедленно выцарапалась и нырнула в высокую траву, не оглянувшись. Такую беленькую мы здесь впервые встретили – преобладают рыжие, трехцветные и полосатые, конечно.

В день отъезда, уже в самой Балаклаве, нам переползла дорогу длинная светло-зеленая змея. По пути на вокзал я все думала, к чему.

В поезде поняла. В Симферополе в наше купе села раздраженная женщина с прелестным полугодовалым младенцем, девочкой. В светло-зеленых ползунках. Но я хорошенько помолилась святому Патрику, и проводница нашла нам другие места.

В ночь на седьмое октября сердце мое разбилось: я нашла в Сети фотографию, на которой моя синенькая книжечка загорала на пляже с девушкой. А я, а я?! Немедленно позвонила мужу и нажаловалась, что шустрое мое творение жирует, а мне завидно. Он сделал, что смог – пошел и взял билеты на утренний поезд в Севастополь, благо мастерская рядом с Курским. (Когда есть настроение хвастать, я говорю, что она неподалеку от галереи Гельмана, а когда нет – что возле псарни Кобзона. И то и другое – правда.)

Врать не буду, мы не в три минуты решили. В принципе, планировали в первых числах сентября, потом в двадцатых, потом в начале октября, а потом стали склоняться к мысли, что дождемся загранпаспорта и поедем в теплое место… позже… Но тут картинка эта. И я сказала «NOW!» И стала собираться. Потому что всякому человеку хотя бы два раза в год нужно невозбранно поиграть на губной гармошке, а вот где, где я могу еще это сделать, если дома кошки с невозможными лицами?!

Оптимистично взяла с собой купальник и крем для загара («а че – Крым!») и пессимистично – шерстяные носки и зонт («октябрь, че…»). Скажу сразу, пригодилось все.

Пока собиралась, кошка впала в панику, а кот в депрессию – она швыряла со стола вещи, а он забился в угол и горестно оттуда смотрел. Уезжая, чувствовала себя… да прекрасно я себя чувствовала, потому что еще неделя, и уже я бы начала швырять и забиваться. Или даже ширяться и забивать. Потому что очень устала.

В поезде сначала все время спала. А потом в соседнем купе обнаружилась девочка. Четырехлетних детей с льняными волосами боженька придумал, чтобы меня мучить. Сначала по вагону прошла торговка, проорала про свой товар, а следующие два часа орал белокурый ангел: «Камары, свисташки, пииииво». Потом она пела: «Дежи меня соломочка» – только одну эту фразу, но долго. Очень долго. А потом я пошла в туалет и встретила ее – совершенно прекрасную, ростом с мою ногу и энергичную, как такса. Спешно вспомнив курс молодого маньяка, я спросила: «Девочка, у тебя есть конфетка?» (Твердо помню, что нужно начинать с конфет.) «Неть!» – ответила жертва и показала мне пустые грязные ладошки. Я, как могла нежно, улыбнулась. Ребенок развернулся и побежал по проходу, вопя: «Там тетя уибаетя, там тетя уибаетя!» Уж не знаю, что ее так потрясло – ей что, до меня не улыбался никто? Или я это делала как-то особенно? Но остаток пути она была необычайно тиха.

Ночью оказалось, что соседи мои храпят не просто, а с выдумкой. Точнее, мужчина звучал совершенно банально, а вот женщина оказалась креативной. Вроде бы издавала обычное «с-сы», но вторым треком при этом шло негромкое ровное «гыр-гыр-гыр», будто на бэк-вокале у нее невидимый сердитый гном. Спросонок я представила, что ночью он влезет ко мне на верхнюю полку и стащит мой пушистый красный носок себе на шапочку – испугалась и спрятала пятки под одеяло.

Засыпая, чувствовала себя тяжелым яблоком, которое катают по длинному серебряному блюду, от края до края, туда – сюда, туда – сюда….

Вокзал, мотель, душ – ну, вы знаете. А потом мы пошли обедать, и на набережной я поняла, что отпуск начался. Потому что на сером камне у воды сидела юная трехцветная кошечка и деликатно ела свежевыловленную рыбку. А рыбак рядом смотрел на нее с таким лицом, будто все его кармические долги на сегодняшний день закрыты. И даже кефалька гибла, изящно выгнув хвост и серебрясь в лучах заходящего солнца. По умилительности это был чистый бидермейер, а по сути просто ужас, потому что сердце мое начало расправлять свои лепестки и крылья, и петь, и цвести, а я все пыталась его увещевать: «Ну, посмотри, ты поселилась в дешевом мотеле. Похолодало. Обслуга уже впала в анабиоз, но счет удваивает, не просыпаясь. Ты гуляешь вдоль железнодорожного полотна в поисках Интернета. Вообще, посмотри на себя – прыщик на лбу». А оно пело, цвело и серебрилось, как та рыбка, и ничего не хотело знать.

Ну и я тогда подумала, что счастье… Можно бы продолжить фразу, но я тогда подумала только, что счастье.

А позже, принимая горячий душ в довольно прохладной, не-май-месяц, кабинке, сообразила, чем меня раздражают путевые заметки, построенные по схеме «два мира – два сортира». Приезжает в какой-нибудь город человек – нездоровый, дерганый, перепуганный. Раздраженный, тревожный, злой, нужное подчеркнуть, а по сути – несчастный. И начинает от этого города ждать, что его излечат, утешат, развлекут, успокоят, а по сути – осчастливят. И получаются потом неоправданно гневные истории о страшных, гнусных, невозможных для жизни городах и фальшивых елочных игрушках. Потому что никто никого не спасет. Никто никого не сделает счастливым. Нет, города бывают ужасные, недорогой сервис почти везде плох, а в Севастополе я видела сбитую собаку посреди дороги. И бывает, что приезжаешь полумертвым от усталости, а потом оживаешь, – а бывает, что и нет. Но счастье, счастье, это ведь не категория места или обслуживания. И даже не запас, который носишь в баллонах за спиной, поддерживая шоколадом, влюбленностями или алкоголем. Оно – как та кошачья машинка… Наверное, раз в жизни у каждого было: кошка твоя после операции, допустим, отходит от наркоза, еле дышит, и ты ей чешешь осторожно шейку, потому что ничем тут не поможешь, а она вдруг начинает тихо-тихо, на пределе сил, мурлыкать. И тут кто угодно заплачет, хотя нету в ней ни мужества какого, ни особой к нам любви. Есть только умение получать среди боли удовольствие от теплой руки.