Порог - Олег Рой

— У меня нет детей, но вот у моих соседей четверо, и двое из них малы настолько, что подходят по возрасту… Сподоблюсь ли я благодати, святой отец, если… если сделаю это?

— Сестра, нет у Господа иных рук, кроме наших, — шепотом ответил и перекрестил ее Бизанкур. — Ступай и помни, что некоторые богоугодные дела, будучи преданными огласке, могут быть неправильно поняты людьми. Приходи вечером, как стемнеет, и я скажу тебе, что делать.

— Да, святой отец, — так же шепотом ответила она, положила к ногам Жан-Жака какой-то сверток и отошла от него.

И другие потом подходили к нему и говорили подобное, и множество их было, потому что боязнь заболеть была в людях слишком сильна, и каждому он наказывал прийти в сумерках.

— Вот видишь, — лениво говорил брат Альбин, растянувшись на соломенном тюфяке, который притащила чья-то добрая душа, и неспешно закусывая кровяной колбасой с чесноком, нашедшейся в свертке, — как слово Божие полезно. Нас теперь за святых почитают и верят всему, чему мы их учим, потому что не так уж противоречат наши слова тому, что написано в Евангелиях. Нужно было только лишь хорошо знать историю, читать много книг и понимать, как можно из написанного извлечь пользу. Как подтолкнуть умы некрепкие в нужное нам русло, прочесть им между строк то, во что они станут верить. А нам только это и на руку. Не так ли, любезный брат Филипп?

— Истинно, истинно так, — с набитым ртом поддакивал тот — в свертке была не только кровяная колбаса, но также и фрукты, овощи и свежий хлеб. — Только у меня не получилось бы рассказывать так гладко…

— Не беда, — махнул рукой Жан-Жак. — На то есть я у тебя. И запомни, нашему хозяину приятен не сам факт жертвы, принесенной во славу его, а те страдания, которые жертва испытывает, смертные ее муки. А люди пусть думают, что эти муки приближают жертву к чертогу небесному, да, впрочем, какая нам разница, что они думают.

Внезапно Вико встрепенулся:

— Брат Альбин, я могу… А что, если… Что, если ты будешь отдавать этих детишек мне?!

— На что тебе они?

— Мне будет приятно сделать то, о чем ты говоришь… — Его лоб заблестел от пота, глаза стали масляными. — Если уж уготовано этим детям стать мучениками во славу Божию, — торопливо заговорил он, — так пусть помучаются! Я знаю много способов, как это сделать, я все придумал.

И он, захлебываясь слюной, расписал в подробностях, как он мучил бы детишек.

Бизанкур слушал его вполне равнодушно.

«Кадавр и есть кадавр, — подумал он. — Ну, впрочем, что ж такого. Кто как умеет. Если его посадить за стол, он будет жрать, а не есть, да и в умерщвлении детей, думаю, ему не достанет эстетства. Впрочем… посмотреть было бы любопытно».

От столба, поддерживающего навес, вдруг отслоилась призрачная тень и поплыла к ним.

— Как вы тут, мальчики? — шепотом спросила Белла, а это была именно она, и быстро сделала какой-то жест рукой.

Брат Филипп мгновенно онемел. Он радостно размахивал руками, но не произносил ни звука.

— Ну что ты будешь делать, — развел руками Бизанкур. — Дурак и есть.

— Побудет немым до поры, — решила Белла. — Я приду сегодня позже в образе Девы Марии, а после, мальчики, одарю вас тем, чего вы так давно ждали.

Филипп было снова заплескал рукавами, но Жан-Жак цыкнул на него:

— На колени, дурак, и молись — неровен час, увидит кто, как ты тут скачешь.

И тот рухнул ниц как подкошенный.

Когда ночь стала почти непроглядной, к навесу святых отцов стали стекаться люди, молчаливые и серьезные, и каждый получил от брата Альбина и брата Филиппа благословение и уверение в том, что действия их богоугодны, а имена их будут записаны в небесных скрижалях.

Когда собралась их приличная воронья стая, неподалеку от навеса засветилась женская фигура в светлых одеждах.

— Кто это? — шепотом спрашивали люди, и Бизанкур молча воздел руку к небесам.

Все дальше передавалась легенда о скором приходе Антихриста и советы, как избежать его прихода — истреблять детишек во славу Божию, и чтобы сподобились невинные их души благодати вечной. И что являлась к ним сама Дева Мария и благословляла на дела их.

Поэтому не только чума выкашивала людей, но и дьявольское хитроумие — так просто тогда было заморочить и обольстить легковерных несчастных, которые любой ценой готовы были заплатить за избавление от болезни. То, что это от болезни не избавляло, их не смущало.

Меж тем Жан-Жак вошел во вкус. Хорошо подвешенный язык, знания, которые он приобрел, обучаясь у лучших педагогов, и врожденные таланты, помноженные на часы, проведенные, пусть и с небольшой скукой, за учебой, дали свои плоды. Все давалось ему легко, муками совести он никогда не обременялся, и человеческие жизни были для него забавными игрушками. Поэтому он возглавил тайное общество «Избавителей», и кровавый след потянулся за ним, а сам он незаметно пополнял ряды общества все новыми и новыми обращенными.

Жан-Жак де Бизанкур мог бы стать отличным политиком, но заниматься людьми для самих людей он считал ниже своего достоинства, это было ему откровенно скучно. Тем более Бельфегор заповедовал ему проводить дни в праздности и делать только то, что он хотел. Ему было легко дурачить людей, выворачивая наизнанку Священное Писание. «Избавители» были кочующей сектой, тихой и молчаливой, но смерть собирала ужасную жатву за ними — множество невинных малюток, которым так и не было суждено повзрослеть.

Бельфегор периодически являлся им в образе прекрасной девы, а брат Альбин говорил своим последователям, что это сама Дева Мария, благословляющая их деяния. Большего цинизма и вообразить было нельзя.

Так шли дни, складывающиеся в месяцы и годы. Чума удивительным образом не тронула ни одного из «Избавителей», и это утвердило их в том, что дело их праведное и богоугодное, и все новые и новые члены примыкали к секте. «Не допустим прихода Антихриста!» — сурово вещали они…

Более полувека Жан-Жак-Альбин и Филипп Вико странствовали по Франции и одурманивали легковерный народ сказочками о грядущем конце света, и было это на удивление легко. Точно так же до странности легко люди мирились с утратой собственных детей… Да подумаешь, дети. Мелкая разменная монета в кошельке истории. Тысячей больше, тысячей меньше — кто их будет считать?!

Но самое интересное, самое сладостное — это смотреть в глаза тому, кого убиваешь. Наблюдать, как потухает в них огонек жизни, сменяясь страданием. Дети ведь ничего не понимают, и от этого их муки напоминают страдания животных, и глаза их столь красивы в эти мгновения — огромные, полные слез, невинные…

Так прошло еще полвека.

Как-то раз, встав перед зеркалом (это стало для него своеобразным ритуалом) и пристально уставившись самому себе в глаза, красавец, похожий на ангела, Жан-Жак-Альбин вдруг понял, что ему уже совершенно не нужно напрягаться, чтобы вызвать в них пляску огня. Огонь был послушен ему, словно хищник — дрессировщику. Некоторое время Альбин забавлялся тем, что зажигал этот огонь попеременно — в то время как левый глаз его был подобен утреннему небу, в правом бушевал пожар, и наоборот. Поняв, что это отнимает у него ровно столько же энергии, как если бы он просто щурился, Альбин расхохотался. Он осознал, что наконец-то вошел в полную силу.