Порог - Олег Рой

Да. Сомнений нет. Это Хесус, и он на руках своего отца Карлоса. Неважно даже, что с ним произошло. Укусила ли его собака, забежавшая с улицы, или плеснуло из кастрюли кипятком. Какая разница. Главное, что он не подает признаков жизни. Главное, что было произнесено заклинание, и волшебные три минуты истекут, прежде чем ребенку будет оказана хоть какая-то помощь. Да какая тут помощь, когда обезумевшая толпа, как стадо баранов, тупо мечется из стороны в сторону, больше мешая, чем помогая.

Целомудрие, проща-ай! Продано ты мамочкой-шлюхой за три миллиона долларов — теперь дела ее, безусловно, пойдут в гору без эдаких кандалов виде ребенка и мужа. А может быть, у Аланы от стресса проснется совесть — бывает же так! — и она уйдет в монастырь или сопьется, проклиная свою неуемную похоть. «Как бы не так, — трезво и рассудительно пробормотал внутренний голос Бизанкура. — Три миллиона на дороге не валяются. Если ты, девочка, не будешь конченой дурой, ты найдешь им применение. И лучшее, чем помощь неимущим и прочая дребедень».

Значит, схема работает именно таким образом. Убежденный тем или иным способом родитель произносит заклинание, вызывая кратковременное потрясение Мироздания, или чего там еще, затем в рекордно короткие сроки, как оказалось, дитя гибнет. Неважно, каким образом, но неминуемо. Бинго.

А теперь можно наведаться и домой.

В списке добродетелей значилось Усердие, а в списке стран — давно покинутая Франция. Нет, по родине Жан-Жак Бизанкур не скучал совершенно, но именно во Франции поджидал его наставник Бельфегор, и именно он был антагонистом этого отвратительного людского качества — усердия.

Презрительно протянув про себя это слово, полная дама решительно отряхнула одежду от песка и пошла вперед по улице, уже не замечая мечущихся людей и выискивая взглядом такси.

— В аэропорт, — бросила водителю дорого одетая дама без багажа, чем заслужила долгий взгляд темнокожего водителя.

Впрочем, тот ничего не сказал и послушно тронулся с места.

И тут Жан-Жака накрыло. Масса противоречивых ощущений набросилась на него разом, словно рой голодных злых ос. Ему не хватало Беллы.

Нет, это нельзя было назвать человеческим словом «соскучился» — совсем нет. И нельзя было сказать, чтобы он был растерянным и не знал, что делать. Мало того, он начал это осознавать. Знать и осознавать — это разные вещи. И Бизанкуру не хватало осознания того, что кто-то еще с ним заодно, что не он один причастен к тем ужасным делам, которые делались ими на протяжении нескольких веков… В конце концов, разве это была его инициатива? Разве это только его вина?!

Но только он один будет отвечать за то, что он сотворил, ведь он же не демон, а сын человеческий. Это было несправедливо. «Меня заставили!» — закричало в нем что-то.

Он вперился безумным взглядом в водительское зеркальце и поймал ответный взгляд. А поймав, уже не мог оторваться. В глазах, безмолвно уставившихся на него, прочел он вселенскую скорбь и горе. И вдруг он понял, что смотрит на него не водитель такси, а тот самый взгляд с небес, те же мученические глаза.

— Меня заставили… — прошептал он.

— У каждого есть выбор, — тихо возразил тот, кто сидел за рулем. — Можно было выбрать совсем другое…

— Что?! — закричал в ответ Бизанкур.

И тут же наваждение кончилось. На него в зеркальце смотрел темнокожий таксист и что-то говорил.

— Что? — переспросил Жан-Жак гораздо тише.

— Прошу прощения, — смущенно повторил водитель. — В центре пробки. Мы можем попытаться проехать другим маршрутом, а можем через центр, но мы рискуем застрять надолго. Вот такой выбор…

— Выбор… — прошептал Жан-Жак. — Нет. Сегодня я не полечу. Отвези меня в какой-нибудь отель на Оушен-Драйв. Лучший.

— «Риц-Карлтон», — подумав, кивнул таксист и больше за всю дорогу не произнес ни слова.

И Жан-Жак поехал в самый лучший отель на Оушен-Драйв, чтобы отоспаться там, как следует. А вокруг бушевала гроза, словно сама природа плакала навзрыд. Чтобы уснуть, Бизанкуру пришлось выпить снотворного.

Через несколько дней Франция встретила Бизанкура поистине адской жарой. Новостные ленты уверяли, что за всю историю метеонаблюдений это самая высокая температура в стране. Тотальная засуха гектарами уничтожала растительность, повсеместно вспыхивали пожары, и очаги возгорания множились. В муниципальных зданиях не справлялись системы охлаждения воздуха, закрывались школы, отменялись массовые мероприятия. СМИ фиксировали чудовищные цифры жертв аномалии — умерших от тепловых ударов и прочих последствий, которые оказывает на человеческий организм жара. — Мой маленький дружок вызвал ад на земле? — ласково приветствовала его Белла; она сидела за столиком небольшого открытого кафе и потягивала ледяной мохито. Весело звякали кубики льда в бокале.

— А разве я это сделал? — не скрывая удивления, спросил Жан-Жак-Альбин.

— А разве нет? — подмигнув, подначил демон. — Ты что, пристрастно изучал природу причин и следствий в данном вопросе? Этого никто не знает.

Он протянул Бизанкуру свой бокал, и тот осушил его одним глотком.

«Есть тот, кто знает ВСЕ, — внезапно и тягостно что-то сказало в нем. — И от него не укроется ничего».

Под ложечкой засосало, как никогда в жизни. Тоска, беспричинный страх и немыслимая, непереносимая боль, словно перед ликом неотвратимости. Душа Жан-Жака Бизанкура заболела, словно он был человеком. Но ведь он и был рожден человеком, славным малышом, зачатым смертными отцом и матерью. Иногда ему, совсем еще маленькому, снился под утро взгляд с небес. Взгляд, полный скорби. И тогда он просыпался в слезах. Он забыл, как это было. Сейчас это вернулось к нему стократной мукой. Никто и никогда не рождается порочным изначально, просто малыш появился на свет в недобрый час. Люди называют это несчастным случаем. Ночь появления на свет Жан-Жака Бизанкура была, несомненно, несчастнейшей из ночей…

Тонкие пальцы Беллы нежно взяли его за подбородок и чуть повернули его голову к себе.

— Не печалься, мне больно видеть эту складку между твоих бровей, — прошептала она и тихонечко подула ему в лицо. Пахнуло корицей и сандалом. — Побудем друг с другом, как в старые добрые времена… Помнишь, малыш, наши первые приключения?

Ее шепот обволакивал. Он помнил. Конечно, он помнил все и даже много больше… Колодец памяти погружал его на все большую и большую глубину. Туда, где впервые он начал разворачивать черные свои знамена.

* * *

Доставшийся ему со времен чумной ночи кадавр Филипп Вико находился при нем неотлучно с тех пор, как они покинули дворец Климента Шестого в Авиньоне.

От лошадей Жан-Жак отказался сознательно, выбрав в папской конюшне двух отличнейших крепких мулов. Отказался он также и от припасов, которыми папа настоятельно советовал этих мулов нагрузить. Разве что у них с собой было несколько книг — Евангелие и жития святых. Оба путника были в одежде монашеского ордена бенедиктинцев и дорожных накидках. Самое привычное зрелище — странствующие монахи — разве что населенные пункты они старались объезжать стороной.