Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала

Нина стоит посреди кабинета.

– ...но это моя частная жизнь, – говорит она, продолжая разговор, – мое личное дело. Насколько я знаю, Конституцией не запрещено выходить замуж за иностранцев.

– А ты тут не умничай, Крымова, – говорит декан.

– Ты очень ошибаешься, – вступает в разговор Красин. – Когда ты поступала в этот институт по рекомендации твоего приемного отца...

– У меня никогда не было приемного отца...

– ...но рекомендацией его ты тем не менее воспользовалась. – Нина хотела ответить, но передумала. – Так вот, ты прекрасно понимала, куда поступаешь. А теперь мы тебе не позволим подрывать репутацию института. Ты живешь в коллективе.

– Что же это за репутация, которую так легко подорвать... – усмехнулась Нина, отлично понимая, к чему идет дело и кто все это затеял. Терять ей было явно нечего.

– А ты не язви, – говорит Красин с недоброй улыбкой. – Тебе придется выбирать: или...

– А я уже выбрала. Я выхожу замуж.

– Тем хуже для тебя! С институтом и комсомолом тебе придется расстаться.

– Тем хуже для комсомола, – говорит Нина и поворачивается, собираясь выйти.

Молчавший до этого декан встает из-за стола.

– Подохнешь там под забором, – говорит он вслед Нине.

– Лучше подохнуть под забором с рекламой кока-колы, чем под забором с вашими лозунгами, – отвечает Нина, повернувшись вполоборота, и выходит из кабинета, аккуратно закрыв за собой дверь.

Из окна коридора видна стена с киношными афишами. Взгляд Нины выхватывает название: «Интердевочка». «Пусть думают, что хотят», – произносит она про себя.

Заведующая просматривает бумаги, собранные Ниной и Патриком. Те напряженно ждут.

– Эта бумага не полная... Здесь не хватает штампа... Где вторая подпись? Не годится, – выносит вердикт тетка с «халой» на голове и сверкающей чешской бижутерией на груди.

– Но это невероятно. Третий раз, – возмущается Патрик.

Нина под столом накрывает его руку своей и делает знак глазами выйти из комнаты.

– Я пойду покурю, – говорит Патрик, доставая из кармана сигареты.

Нина открывает сумку, вынимает из нее красиво завернутый пакет, кладет на стол перед заведующей.

– Это вам. Маленький сувенир. Из Парижа.

– Ну что вы... Не стоит, – говорит заведующая, привычно пряча пакет в стол и заметно смягчаясь. – Поймите, у меня инструкция.

– Общая? Или касающаяся именно нас? – уточняет Нина.

– И то и другое, – вздохнув, отвечает чинов– ница.

Нина выходит из кабинета. Патрик, затушив сигарету, бросается к ней.

– Взяла?

– Взяла. Но это безнадежно. Они не дадут нам зарегистрироваться. А если ты уедешь, тебе больше не дадут въездной визы.

– Ну это мы еще посмотрим, – говорит Патрик и врывается в кабинет.

Он подскакивает к заведующей с грозным видом, наклоняется и шипит в самое ухо, тыча при этом пальцем в потолок:

– Передайте туда, своим боссам, что я устрою скандальную пресс-конференцию для иностранных журналистов... Я подниму все организации по защите прав человека... И я не шучу... Я подключу к этому самого Жоржа Марше!

Большой зал уставлен безвкусными напольными вазами из керамики. На полу огромный красный ковер, под потолком массивная хрустальная люстра под чешское стекло, с висюльками.

Магнитофон играет марш Мендельсона.

За столом все та же заведующая, в ярком костюме – с широкой лентой поперек огромной груди.

Перед ней, на ковре, Нина с Патриком. Вид у них скорее измученный, чем счастливый.

Гостей нет. Только двое свидетелей – Миша и какая-то француженка. И еще француз-фотограф, снимающий происходящее.

Церемония выглядит заупокойно.

– Объявляю вас мужем и женой, – произносит официальные заключительные слова тетка – в ее голосе слышна скорее тоска, чем торжественность.

Нина с Патриком формально обмениваются поцелуями.

Нина с тревогой смотрит на таможенника, недоверчиво изучающего ее новенький французский паспорт.

Двое других таможенников за соседней стойкой выворачивают багаж Патрика. Он заметно нервничает – к чему еще придерутся?

Из провожающих – Миша, который неуверенно топчется за Нининой спиной.

Один из таможенников открывает Нинину сумочку и бесцеремонно вываливает все на стойку. Замечает две катушки фотопленки.

– Это ваше?

– Да, – отвечает Нина.

– Что это?

– Это наши свадебные фотографии.

– Фотопленки к перевозу запрещены, – говорит таможенник, откладывая их в сторону.

– Вы не имеете права, – взрывается Патрик, у которого нервы явно на пределе.

– А вы, мисье, – говорит старший таможенник с издевкой, – не вмешивайтесь в наши законы.

– Оставь... – говорит Нина, устало беря Патрика за руку. – Пусть подавятся. Это в последний раз.

Сволочь, хоть и кастрированная, носилась по квартире как оглашенная – у Додика был час бешенства. Случалось это раз-два в сутки, в зависимости от меню, – надо было израсходовать энергию. Делал он это с большим энтузиазмом. Время от времени высоко подпрыгивал, ловя невидимую моему глазу мушку, и мчался дальше, буксуя на скользких паркетных поворотах. Его прыжкам, с пола – на стол, со стола – на буфет, с буфета – на книжный шкаф и оттуда, через полкомнаты – на диван, мог позавидовать шимпанзе. При этом кот умудрялся ничего не разбивать.

Зато однажды так напугал приходящую ко мне убирать женщину, что это чуть не закончилось трагически.

Моя femme de mènage[8]– мадам Карвальо – родом из Португалии (в Париже много португальцев работают в этом качестве), женщина лет пятидесяти с небольшим, вся в бантиках, с бабочками в волосах, чистюля и кристальной честности человек (что немаловажно, безразличная к моей профессиональной и личной жизни), приходила дважды в неделю. Я ласково звал ее «камарад Карвалиха», она, польщенная, охотно отзывалась на это имя.

Как-то сволочь, видимо принимая себя за хищника, обосновался в засаде на старинном дубовом буфете. На беду, ничего не подозревающая добродушная Карвалиха проходила мимо. Она, как всегда, напевала что-то, казавшееся ей мелодичным.