Вальс деревьев и неба - Жан-Мишель Генассия

— Это не так, его брат только что продал одну из его картин, и за хорошую цену.

— А почему он не продаст остальные картины, если они так хороши? Даже его собственный брат не верит в него, он ни разу не устроил ему ни одной выставки.

— Он скоро организует, прямо у себя дома.

— А ты-то откуда знаешь?

— Мне сказал Винсент.

— Больше он ничего тебе не скажет, потому что я запрещаю тебе с ним разговаривать. Кстати, предупреждаю: в следующее воскресенье мы все приглашены на обед к Секретанам.

— Это обязательно? — спросила я.

— Должна же ты получше узнать семью твоего будущего мужа.

— Я не давала ответа Жоржу. Я еще не решила, выходить ли мне замуж.

— Ну что ж, дочь моя, придется решить. Жорж — очаровательный мальчик и прекрасная партия. Его отец согласен принять тебя без приданого, он тебя обожает, и сейчас не время ломаться.

— Я не выйду замуж. Ни за него, ни за кого другого. Я не люблю и не хочу его. Вас вполне устроит, если я выйду за него, но я не товар, которым вы вольны распоряжаться, чтобы устроить свои дела. Вы не можете заставить меня сделать то, чего я не хочу, и предупреждаю: я никогда не стану чьей-то собственностью.

— Не знаю, за какие грехи мне досталась такая дочь, как ты. Но если ты не выйдешь за Жоржа, то упустишь случай, который больше не представится, и можешь остаться в старых девах.

— Если так, я буду счастлива.

— Ты просто сошла с ума!

Отец в ярости вышел, оставив нас с братом наедине. Поль невозмутимо сидел на стуле, болтая ногами. Мы услышали шум из соседней мастерской: отец включил пресс; брат послал мне заговорщицкую улыбку.

— Не сердись на него, — сказал он, — он ведь печется о твоих интересах.

— Или о своих. Понимаешь, я люблю Жоржа, но как друга, и представить себе не могу, что проживу всю жизнь рядом с ним.

— Но ты должна хорошенько подумать, прежде чем сказать "нет".

— Хоть ты не лезь в это.

* * *

* * *

Я не умею плавать и все же брошусь в воду. Утону — тем хуже для меня. Или тем лучше. Другого выхода у меня нет. Приходит момент, когда следует осознать, что жизнь либо двинется вперед, либо остановится; нет ничего хуже, чем барахтаться в болоте существования, лишенного души, и чтобы не продлевать эту бесцветную обыденность, нужно рискнуть и взлететь над бездной. Когда воздух, который вы вдыхаете, становится невыносимым, когда вы убеждены, что похоронены заживо и для вас не осталось ни лазейки, ни горизонта, тогда соберите немного мужества, попробуйте разрушить стены, которые вас сдавили, и надейтесь, что их падение освободит вас. Какую бы цену ни пришлось заплатить, она будет менее тяжела, чем эта медленная смерть. Я ничего не выбирала, меня загнали в угол, другие вынудили меня, и сегодня я должна решиться, потому что у меня не хватит сил ни сопротивляться постоянному скрытому давлению, ни принять судьбу, которую мне уготовили. Чтобы обрести покой, мне, скорее всего, придется смириться с неизбежным, убедить себя, что в конечном счете, Жорж — не худший вариант, он не лысый и не пузатый, у него не пахнет дурно изо рта, он забавный и воспитанный, он обеспечит мне королевские условия и покой, озабоченный только тем, чтобы ему не мешали вести жизнь по своему усмотрению. Я рискую уступить, согласиться на сделку с совестью, какой является этот брак по расчету, вот уж точное слово, но я же не о том мечтала. И существует ли иной выбор для женщины, кроме как послушаться отца и, следуя закону своего окружения, склонить голову и покорно встать в строй?

В доме тихо, как на кладбище, давно уже не слышно никакого шума. Еще не так поздно, куры уже спят, скоро я смогу уйти к нему. Я не вернусь, я провожу в этом доме последние мгновения. Я самая счастливая из женщин, потому что сделала свой выбор и ни о чем не жалею. Или, может быть, мы поступим по-другому? Я вернусь в свою комнату, чтобы лучше подготовиться к нашему отъезду, забрать свои вещи, а потом исчезнуть навсегда. Никого не предупредив. Не оставив следов. Кто будет беспокоиться? Луиза, конечно, брат тоже. Отец? Да куда ж она подевалась? Подождем день-два, прежде чем обращаться в жандармерию, а то выставим себя в смешном свете. Они будут ждать, мучиться неизвестностью и чувством вины, но никогда не найдут меня, я сменю имя, говорят, это легко, когда приезжаешь на Лонг-Айленд. И больше никто в этой проклятой стране не услышит обо мне ни слова. Девушка, которая не существовала, растворится в природе.

Я гашу свет, напрягаю слух, но все тихо. Успокоенная, продвигаюсь в темноте с туфлями в руке, наощупь, как слепая, рукой ведя по стене; каждую паркетину я выучила наизусть. Спускаюсь на две ступеньки, и вдруг скрип заставляет меня вздрогнуть и повернуть голову. Брат выходит из туалета, в ночной рубашке, держа в одной руке почти догоревшую свечу, а в другой книгу. Он поднимает выше подсвечник, пораженный тем, что видит меня, его рука начинает дрожать, пламя колеблется, горячий воск обжигает его, по смущенному лицу пробегает гримаса.

— Я… — бормочет он.

— Ш-ш-ш… — говорю я, прижимая палец к губам.

Он подходит, оглядывает меня при тусклом свете, видит, что я одета, я пытаюсь улыбнуться ему, щеки у меня горят, наверняка я пунцовая, как мак, хотя он этого, кажется, не замечает, пальцем указываю на его спальню, он кивает, я продолжаю спускаться, оборачиваюсь, он стоит на площадке.

— Ш-ш-ш…

Его рука лежит на перилах, у меня ощущение, что он улыбается. Я иду медленно, добираюсь до первого этажа, поднимаю голову, на лестничной площадке темнота. Я открываю дверь и исчезаю с порывом воздуха.

* * *