Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

Габаль почесал голову, раздумывая:

— Но есть же другие способы стать счастливыми?

— Спустись на землю! Ты не мечтал, а действовал, когда взял меня за руку на рынке и разогнал назойливых парней. За это я тебя и полюбила.

Ему захотелось поцеловать ее, но как бы ни были сладки ее слова, он не мог не показать, что мужчина умнее:

— А я полюбил тебя просто так.

— В наших краях мечтам предаются лишь слабоумные.

— Чего же ты хочешь от меня, красавица?

— Чтобы ты стал таким, как отец.

— А что же делать с твоей красотой, сладкой как мед?

Губы ее расплылись в улыбке, а пальцы стали быстрее перебирать чечевицу.

— Когда я покидал квартал, я чувствовал себя самым несчастным человеком. Но тогда бы я не встретил тебя!

Она засмеялась:

— Мы обязаны своим счастьем надсмотрщикам твоего квартала, так же как отец обязан своим заработком гадюкам!

Габаль вздохнул:

— Тем не менее лучшие люди нашего квартала верили, что все мы могли быть сыты и жить в садах.

— Это ты уже говорил. Слышишь, отец идет? Ну, вставай! С Богом!

Аль-Балкыти появился со своим мешком, Габаль поднялся, и они отправились привычной дорогой. Аль-Балкыти начал объяснять ему:

— Следи глазами и пытайся понять головой! Смотри, что я делаю, но не спрашивай «как» при зрителях! Терпение, и потом я объясню то, что от тебя ускользнуло.

Вскоре Габаль понял, что ремесло фокусника действительно нелегкое, но он, с самого начала не жалея сил, старался его постигнуть. Да и выбора у него не было, разве что стать бродячим торговцем, или взяться за дубинку, как надсмотрщики, или начать воровать и выйти на большую дорогу разбоя. Приютивший его квартал ничем не отличался от того, где он вырос, за исключением размера земли и собственных преданий. Глубоко внутри он похоронил прежние мечты, куда-то на дно залегли воспоминания о славном прошлом и надежды, которые терзали всех Хамданов, в том числе и Адхама. Он уже был готов броситься в круговорот новой жизни, забыв обо всем и перевернув страницу. Каждый раз, когда приходили печальные мысли, напоминающие ему о собственной никчемности, он топил их в радости взаимной любви. Габаль как-то справлялся со своими печалями и воспоминаниями и совершенствовался в ремесле, пока не удивил самого аль-Балкыти, но продолжал оттачивать ремесло в пустыне, трудясь днем и ночью. Так проходили недели и месяцы, а настойчивость Габаля не ослабевала, усталость не останавливала. Он уже знал все улочки и кварталы вокруг, был на «ты» со змеями, выступал перед многочисленной ребячьей публикой и срывал аплодисменты. Габаль вкусил славы и добился хорошего заработка. Потом пришла счастливая новость, что скоро он станет отцом. В конце дня он ложился, запрокинув голову, и с удовольствием рассматривал звезды. Вечерами сидел с аль-Балкыти, потягивая кальян и пересказывая тестю предания, услышанные им под ребаб в кофейне Хамдана. Иногда он задавался вопросом: где же аль-Габаляуи? Когда Шафика из сочувствия просила его не вспоминать о прошлом, чтобы не омрачать настоящего, он кричал, что тот, кого она носит под сердцем, тоже принадлежит роду Хамдан, что аль-Эфенди — грабитель, а Заклат — воплощение зла. Как же можно наслаждаться жизнью, когда они заставляют людей страдать?

* * *

Однажды Габаль показывал свои фокусы в кругу детворы, как вдруг увидел перед собой Даабаса, протиснувшегося в первый ряд и в изумлении не сводящего с него глаз. Разволновавшись, Габаль старался не смотреть ему в лицо. Но дальше работать он не мог и, несмотря на недовольство мальчишек, собрав свой мешок, ушел. Однако Даабас догнал его с криком:

— Габаль! Неужели ты, Габаль?!

Габаль остановился и повернулся к нему:

— Да. Как ты здесь оказался, Даабас?

Еще не оправившись от неожиданной встречи, Даабас повторял:

— Габаль — заклинатель змей! Как ты научился этому и когда?!

— В мире есть вещи не менее удивительные! — ответил Габаль.

Даабас шел за ним, пока они не достигли подножия горы и не присели в тени ее склона. Поблизости не было никого, кроме пасущихся овец и их полуголого пастуха, снявшего с себя галабею, чтобы выудить из нее паразитов. Даабас вгляделся в лицо Габалю.

— Ты почему сбежал, Габаль? — спросил он. — Как ты мог подумать, что я предам тебя?! Клянусь Аллахом, я не способен предать никого из рода Хамдан, даже Каабальху! И ради кого? Аль-Эфенди или Заклата? Да гори они все огнем! Как же они выпытывали о тебе! Я стоял перед ними, и пот тек по моему лбу ручьем. Но я не предал тебя.

— Скажи, зачем ты так рискуешь, выбираясь из дома? — спросил Габаль озабоченно.

Даабас махнул рукой:

— Осаду давно сняли. Сейчас уже никто и не спрашивает, где Кодра и кто его убил. Говорят, что это Хода-ханум спасла нас от голодной смерти. Но мы унижены навеки. Нет у нас теперь ни кофейни, ни чести. Мы ищем работу далеко от наших мест, а когда возвращаемся, прячемся по своим домам. Если кому-то из нас встречается надсмотрщик, то приходится терпеть пощечины и плевки. Сегодня у пыли на нашей улице больше достоинства, чем у Хамданов, Габаль… А ты счастлив на чужбине!

Габалю не понравились его слова.

— Оставь мое счастье в покое! Скажи, никто не пострадал?

Подняв камень и постукивая им по земле, Даабас ответил:

— В дни осады они убили десятерых!

— Боже!

— Их убили за этого сукина сына Кодру. Но наши близкие друзья живы.

Габаль разозлился на Даабаса:

— Разве они не из нашего рода, Даабас?!

Даабас недоуменно заморгал, а губы его зашевелились, неслышно произнося слова оправдания.

— А остальные сносят пощечины и плевки, — повторил Габаль.

Габаль почувствовал, что он в ответе за эти погубленные души, и сердце его сжалось от боли. Он раскаивался за каждую минуту покоя с тех пор, как покинул родную улицу.

Даабас сделал ему только больнее, заявив:

— Наверное, ты единственный из Хамданов, кто сегодня счастлив.

— Я ни дня не переставал думать о вас! — воскликнул Габаль.

— Но ты сбежал от всех наших бед.

— От прошлого не убежишь, — ответил резко Габаль.

— Если ничего нельзя уже изменить, не переживай так. Мы потеряли всякую надежду.

Даабас вопросительно смотрел на Габаля, но тот не произнес ни слова, хотя на лице его отразилось страдание. Он устремил взгляд в землю и увидел, как навозный жук проворно ползет к груде камней. Пастух, отряхнув свою галабею, набросил ее на тело, спасаясь от обжигающих солнечных лучей.

— У меня нет права быть счастливым, по крайней мере в душе, — сказал Габаль.