Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории белого движения на Юге России - Ольга Морозова

Гибель Корнилова разлагающе подействовала на ведомые им отряды, многие стали разбегаться. Обстановка в отрядах корниловцев, потерявших своего вождя, живо представлена в этих дневниках:

«…После Екатеринодара мы все идем, двигаемся и избегаем боев. Самое страшное – линии железных дорог – проходим по ночам. Сейчас мы около Ставропольской губернии и стремимся к Терской области. Поход утомителен, главное, все устали и у всех [нрзб.] притупилась цель общая, т. е. борьбы с большевизмом. Смерть Корнилова подействовала угнетающе на всех. И теперь если не разбегаются все, то потому что в одиночку и вразброд легче, удравши, погибнуть и просто шкурный вопрос – держаться всем вместе. Мы теперь гонимые, уходящие из этих мест, и нас преследуют со всех сторон, но преследуют неумело, однако покоя нам не дают. За эти дни, что не писал, сколько было кошмарных, ужасных переживаний, в степи блуждания, атаки, смерти, паника, растерявшая дисциплину и стройность толпа вместо войск, грабежи, нежелание подчиняться – ужасно. Теперь легче стало.

Я мог бы иногда писать, но неудобно было, да и рад был добраться куда-нибудь, чтобы лечь и спать, спать…

Измаялись, извелись – страшно» (9.04.1918)[209].

После своей смерти Корнилов постепенно обретает в записках Эрдели героический ареол. Уже через месяц, 11 апреля 1918 года, Иван Георгиевич сравнивает с ним А. И. Деникина, и не в пользу последнего. И вскоре опять о Деникине в сравнении с Корниловым: «…Как далек он от Корнилова – небо и земля» (21.04.1918)[210]. Надо отметить, что Эрдели (полный генерал) никогда не служил под началом Корнилова (генерал-лейтенанта). Зимой 1918 года он оказался в Екатеринодаре, а не в Новочеркасске и вместе с Филимоновым и Покровским участвовал в формировании офицерско-казачьих отрядов на Кубани. Его близкие контакты с Корниловым ограничиваются быховским сидением.

Эрдели не пускает критических стрел в адрес Алексеева, Маркова, Корнилова и Врангеля, но недоволен Деникиным, Романовским, Дроздовским, Ляховым. Но все его замечания в адрес всех упоминаемых лиц неизменно интересны.

На общественную реакцию по отношению к вождям Белого движения влияла репутация, сложившаяся в предшествующие годы. Генералы Алексеев и Корнилов находились на особом положении в связи с тем, что в 1917 году процесс объединения офицерства шел вокруг них. Возникшие в мае-июне 1917 года «Союз офицеров армии и флота», «Союз воинского долга», «Союз чести Родины», «Союз спасения Родины», «Союз добровольцев народной обороны», ориентировались на Ставку, на Могилев, на Алексеева; другие – ударные батальоны из юнкеров и добровольцев, подпольная офицерская организация «Военная лига» – на штаб Юго-Западного фронта в Бердичеве, командующим которого стал в апреле 1917 года Корнилов[211].

Репутация М. В. Алексеева, с точки зрения офицерства, была почти не запятнана. Ее омрачал факт участия в переговорах с царем по поводу его отречения, но только в глазах монархистов. Участие Алексеева в аресте Корнилова было несколько обелено его открытым письмом, опубликованным в газете «Новое время», и скорой отставкой. Ко времени Октябрьского переворота Алексеев уже имел репутацию того, кто спасет Россию.

По отношению к генералу Алексееву Эрдели чувствовал пиетет, никаких явно критических комментариев не допускал. Мы можем понять по ряду записей, что Алексеев был своеобразным мозговым центром движения. Он был тем лицом, которое пыталось осмыслить происходящее и сформулировать программу действия. Восстание кривянских казаков способствовало появлению стратегических планов. Генерал Алексеев размышлял о форме своего управления занятой территорией. Свою временную (до созыва Учредительного собрания) власть на Дону он видел в форме военной диктатуры, ориентирующейся на широкий антибольшевистский фронт. Эрдели понимал, что этому плану нужна поддержка казаков, только тогда из этого выйдет толк. Примерно в эти же дни Михаил Васильевич составил и зачитал доклад о грядущих перспективах. Анализ ситуации основывался на признании германо-большевистского сотрудничества несомненным фактом.

«На совещании Алексеев делает доклад обо всем том, что стало известно нам от всяких посланных. Положение России ужасно – Финляндия отдалилась и отхватила себе Мурман; Украина, направляемая немцами с подлецом Скоропадским во главе, отделилась. Также и немцы прилагают все усилия к тому, чтобы на Украине установить свой украинский язык и задушить всякие попытки и движение с Россией. В Великороссию – центр, или, как немцы называют, „Московское государство“, представленное советской властью, немцы туда идти не желают, так как [не] желают голодать вместе со всеми. Там в центре интеллигенция задавлена, царит террор. Поднять голову, проявить какую-либо индивидуальность против Советской власти никто не смеет, вся страна в полном расстройстве и голоде, и немцы предоставляют разваливаться и слабеть Московскому государству сколько угодно. План военной партии немцев во главе с Гинденбургом – ослабить Россию разделением ее на части, подвластные Германии, и с тем, чтобы отрезать центр России от морей. Мурман тоже отрезан, как и Владивосток, который также будет верно нерусским скоро. Немцы двигаются на Кубань под видом распространения порядка на Украине, а по существу для того, чтобы выкачивать хлеб в Германию, что они уже начали проделывать в широких размерах. А центр России гибнет, раздирается товарищами и советской властью, заседающей в Кремле, а над нею властвует еврейский кагал, находящийся в связи и солидарности с Гинденбургом, который толкает его и способствует ему всячески в расчленении и оставлении России. Этот кагал держит в руках американский, а следовательно, теперь и всемирный денежный рынок, от этого зависят и Франция и Англия, а потому России нечего ждать впереди просвета. Остался Юго-Восток – Кавказ, но и он готов попасть немцам в лапы, чтобы с Малой Азией замкнуть в немецкое владение все Черное море с Константинополем. Я себе не представлял такого ужаса, какой рассказывает Алексеев. Теперь я вижу, что России действительно настал конец, нет ее, и лишь жалкие куски великого целого остались» (2.05.1918)[212].

Генерал так же, как и рядовой солдат-фронтовик, опустошен, но его держит в строю сила инерции. Свое «воевание» он находит глупым, а сбор офицерства под знамя Корнилова видит как реакцию людей, которым в армии безопаснее, чем поодиночке по домам:

«А на наше положение я смотрю без фантазии, трезво и что все это образуется в авантюру, по-моему, где главнейшее не великодержавные мысли, а спасение самих себя. До чего мне опротивели эти все скитания, риски жизнью, бои и походы и т. д. Ну просто я мученик каждый раз, когда мне надо идти вперед… И только потому, что беру на себя и потому что иначе нельзя, я все исполняю. Я устал воевать, и такая апатия и равнодушие подчас завладевают мной, что просто сил нет. И я буду Бога благословлять, когда буду наконец изъят из этой гражданской войны. Та идея, которая была раньше и которая создавала всю эту борьбу, я в возможность ее существования изверился давно, а кроме того, нечем бороться, голыми руками, что ли?» (11.04.1918)[213].