Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

28 ноября. […] Поступило донесение — жалоба командира 26-го стрелкового Сибирск[ого] полка на то, что немцы стреляют разрывными пулями, да еще по санитарам с ранеными! При приказе командующего приложено объявление штаба Верховн[ого] главн[окомандующ]его, гласящее: «В штаб Верх[овного] главнокомандующего поступили от родителей просьбы возвратить им детей, бежавших на театр военных действий. Сим объявляется, что все лица, к[ото]рым известно местопребывание нижеупомянутых детей, обязаны передать таковых или указать местной полиции для отправления детей на родину» (следует список, все 4 — гимназисты, из коих трое — 13, а один — 15 лет).

Прибыл генерал-квартирмейстер при главнокомандующем Данилов[282]. Произвел на меня весьма хорошее впечатление.

Господи Ты мой милостивый! Что я узнал сегодня от командующего: прохвост Ренненкампф в последнем сражении уложил 56 тысяч человек, потерял 149 пушек и весь обоз!! Это ли не кошмар действительности?! Воображаю, как торжествуют германцы! Много рассказано было о мошенничестве этого бубнового туза, к[ото]рого лишили под конец права заключения четырехмиллионного контракта с жидами на поставку фуража и проч. У генерала Янова имеются все обличающие означенного мерзавца документы. И передаются рассказы о всех художествах его безо всякого раздражения, а так покойно, как какой-либо анекдот[283]. Вот где надо искать истинных революционеров России!! Уверяют, что он, назначенный пока в распоряжение военного министра, впредь до высочайшего приказа, «еще выплывет» (sic!) и в Сибирь не пойдет. […]

29 ноября. […] Приказ командующего за № 201, весьма показательный для переживаемого нами гнусного момента: войска наши недели через две обречены будут на новую голодовку, также и лошади, а если грянут морозы, то перемерзнут все! Интендант признается по душе, что он и представить себе не может, как в занимаемых нами пустынях в ближайшем будущем можно хоть мало-мальски обеспечить войска провиантом и фуражом; выручить может только какой-нибудь dens ex machine?[284], а то страшно и заглядывать вперед, т[а]к к[а]к для нас обстоятельства складываются безнадежно; до половины солдат сапоги носят совсем развалившимися. Обмундирование и снаряжение заготавливалось-то на 2 миллиона людей, а явилась-то потребность для 8 миллионов! […]

Вечером отправился по кромешной тьме в церковь Св. Марка, где наш священник служил всенощную; солдатики усердно молились, каждый из них ставил свечу и клал посильную лепту на тарелку. […] Силен наш солдатик[285], по-видимому, цельностью своего миропонимания, чуждой всяких сомнений и колебаний. А открой ему глаза на действительность — и получится то же, что с верховой вьючной лошадью, к[ото]рая осознала бы свои силы и перестала бы слепо подчиняться велению вожжей и кнута! […]

30 ноября. […] С запада целый день доносились глухие раскаты артиллерийской пальбы. За всю текущую кампанию не слышу среди солдат ни песен, ни звуков родной гармоники; вместе с тем не вижу у них и той подавленности и уныния, что наблюдались в японскую войну. К вечеру слышались сильные взрывы; сначала думали, что это бомбы с немецких аэропланов, но потом объяснили, что это дело наших рук: что-то разрушали. Трусишка д-р Щадрин поспешно стал надевать на рукав повязку Красного Креста!

К ужину возвратился командующий, бывший весь день в объезде. Только почти и разговору было, что о босоножии наших витязей и об изыскании скорейших способов снабжения их сапогами. В армии теперь у нас до 350 тысяч чел[овек]; телеграфировали сначала о высылке 200 тысяч сапогов, теперь просим выслать хотя бы 100 тысяч. В России, говорят, нет в настоящее время ни достаточного] количества кож, ни рук для изготовления из них обуви. Трагедия!

1 декабря. […] Легкий морозец при продолжающемся бесснежии[286]. Что за дикий приказ главнокомандующего от 8 ноября за № 183: «ввиду полезного действия риса на желудок, в особенности при некоторых родах желудочных заболеваний, приказываю ежедневно на одну из варок делать суп, в к[ото]рый, кроме овощей и других приварочных припасов, класть по шести фунтов риса на каждые сто чел[овек], каковое количество с 15 ноября сего года отпускать сверх указанной дачи круп того или другого сорта…» […]

2 декабря. […] Продолжаю осмотр госпиталей. Завтра чуть свет еду в Августов для осмотра госпиталя № 495 с таким расчетом, ч[то]б[ы] на автомобиле успеть к вечеру того же дня возвратиться в Марграбово. Нелепые требования, ч[то]б[ы] госпиталя при погрузке в санитарн[ые] вагоны б[ольны]х и раненых обязательно снабжали их полной амуницией и сапогами, хотя бы раненые были с ампутирован[ными] ногами, и это в такое время, когда на позициях люди — босые!! Наша своеобразная российская приверженность «к порядку»! […]

3 декабря. Серый день. В 9 часов выехал в Августов, куда лихо прикатил уже через час. Госпиталь нашел в большом порядке. Главный врач Авербург на высоте своего положения.

В госпитале лежит 13-летний малыш, бежавший от родителей на войну. Вчера же были еле-еле выпровожены на позиции из госпиталя офицеры со столь часто у них развивающейся болезнью febris loderans[287].

После обеда выехал прямо на Марграбово, пролетевши расстояние верст в 70 в течение как[их]-либо 2 часов. Ужасно я разбиваюсь в этом шумном автомобиле! Хоть и очень устал, но пошел ужинать. За столом сидел прибывший Каульбарс[288]. Смотрел я на сего старца, взысканного судьбой, и думал, болеет ли он душой и сердцем хоть в малейшей степени за переживаемые матушкой Россией невзгоды?! Увы! Патриотизм нашей высшей бюрократии не выходит за рамки ее карманного благополучия.

По необходимости пришлось беседовать с «гнидой»[289] … Эта сволочь, держащая нос по ветру, не преминула поставить точку над «i», заметивши, что-де Будберг, наш теперешний начальник штаба, не любит врачей! Отсюда, значит, разумей и держи себя «смирно»! […]