Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком - Амели Нотомб

– Вы мой пациент.

Ответ ошеломил его. Она, казалось, тоже была удивлена тем, что сказала. Он воспользовался этой брешью в панцире кинезиолога, чтобы подняться, схватить ее и поцеловать. Она не сопротивлялась – ни во время поцелуя, ни во время того, что за ним последовало. Ему даже показалось, что она проявила энтузиазм.

– Вы позволяете такое всем пациентам?

– Это впервые.

– Почему?

– Не знаю. Вы не оставили мне времени на раздумья.

Это вошло в привычку. Пять раз в неделю в конце сеанса вместо массажа они занимались любовью. Поскольку он был последним пациентом в течение рабочего дня, это не нарушало ее расписания. Но и тянуть время не стоило: Саския торопилась вернуться к мужу.

– Вы его любите?

– Это вас не касается.

– А меня, меня вы любите?

– Это вас не касается.

– Все-таки немного касается.

У нее был особый дар уходить, не ответив. Деодат смотрел, как она торопливо удаляется: «Малиновка. Только малиновка способна на такие фортели. Ни одна другая птица не допустит подобной неверности». Он примерял к ее поведению нравы пернатых, во-первых, потому, что любил ее, а еще потому, что к ней были неприложимы все правила человеческого адюльтера: со всей очевидностью Саския не испытывала угрызений совести и не терзалась. Когда он занимался с ней любовью на массажном столе, то прекрасно видел, что никакие треволнения ее не посещают.

– Вам этого достаточно? Вы не хотите узнать меня получше?

Она пожимала плечами. Никакой пренебрежительности в ее поведении. Она спала с ним, вот и все. Было бы из-за чего огород городить.

Это его восхищало. Как бы и он хотел, по ее примеру, перенять повадки зяблика! Он страдал от человеческой привязанности к женщине столь уравновешенной, что в ней не оставалось ничего человеческого. Он проклинал себя за то, что упрекал своих бывших подружек в вечной неудовлетворенности: он бы зарыдал от радости, если бы Саския проявила хоть долю того, что он принимал за исключительно женский изъян, поскольку воплощал сейчас мужской аналог неудовлетворенности.

Да, он был глубоко не удовлетворен этой связью. И возмущен тем, что кинезиологу большего и не нужно. А когда он начинал ей же жаловаться и она в конце концов говорила то, что он сам произносил тысячу раз в подобных случаях («Наверное, нам пора остановиться»), он испытывал муки мученические.

«Пожинаешь то, что посеял», – думал он, и вместо утешения это рассуждение вгоняло его в еще большие терзания. Как ужасно оказалось любить! «В любви всегда один страдает, а другой скучает», – гласила поговорка. Он столько раз был тем, кто скучал, что теперь с ужасом открывал для себя противоположную роль. Он горько сожалел о скуке, той элегантной и приятной позе, столь далекой от унижения, в котором отныне существовал.

– Вам со мной скучно?

– Нет, ничего подобного.

«Естественно, она же малиновка. Хватит уже приписывать ей человеческие эмоции».

– А вы скучаете по мне, когда меня нет?

Глаза малиновки округлялись от удивления, что являлось ответом красноречивым и доводящим до отчаяния.

Сколько раз он советовал своим бывшим возлюбленным радоваться тому, что они имеют, вместо того чтобы сожалеть о том, чего у них нет. Угодив в собственные сети, он был сражен. «Какая странная судьба! Страстно увлеченный птицами с самого детства, теперь я сам влюбился в птицу, и это катастрофа».

Вместе с тем он не мог удержаться, чтобы не продолжить свою тактику обольщения. Когда она выполняла вместе с ним упражнения, призванные укрепить его спину, он пытался покорить ее беседой.

Он рассказал ей о своем докладе в Лиге защиты птиц. В присутствии самого Алена Бугрен-Дюбура[29] и других почтенных ученых мужей он изложил основные тезисы своей диссертации об удоде хохлатом. Эта птица в изобилии водилась в Египте во времена фараонов, где ее странный вид вызывал разнотолки. Следовало ли видеть в ней врага сокола Гора?[30] Была созвана комиссия из наимудрейших жрецов, дабы обсудить этот важный вопрос и со всей серьезностью решить, следует ли истребить птицу, чей головной убор напоминал пародию на короны царствующих особ. Именно в этот момент одно из худших бедствий Египта и обрушилось на страну. Полчища саранчи уничтожили добрую часть посевов и, без сомнения, прикончили бы и оставшееся, если бы не колонии удодов, которые, привлеченные лакомыми насекомыми, успели сожрать их.

С того момента иерархи радикально поменяли свое мнение касательно данной породы: если удод и носит тиару наподобие монархов, то совсем не случайно, а исключительно во славу царства. Эта птица спокон веков защищала фараонов, что и послужило основой благоденствия Верхнего и Нижнего Египта. Следовало ли возвысить удода до статуса божества? Нет, династической птицей уже был Гор, нельзя все смешивать в одну кучу и к тому же вызывать ревность соколов, без которых тоже не обойтись. Тогда удод хохлатый удостоился второй после обожествления колоссальной награды: он сделался иероглифом. Разумеется, изображавший его иероглиф обозначал не хохлатого удода – что было бы слишком просто, – а, в зависимости от контекста этого архисложного языка, «защиту» или же прилагательное «прожорливый», а еще не самое вежливое насмешливое прозвище заик, безусловно из-за звукоподражательного намека на его крик, который переводился как УПУПА.

Деодат закончил свою диссертацию неутешительным выводом относительно всех правителей, которые не изменились со времен фараонов: пока власти предержащие не усмотрят конкретной надобности спасти какую-нибудь породу птиц, они и пальцем не шевельнут. Можно сколько угодно надсаживать горло, произнося прекрасные, благородные и справедливые речи и пытаясь доказать, что любой вид нуждается в защите и сохранении независимо ни от какой пользы, которую он и не обязан приносить, – это останется гласом вопиющего в пустыне. С политиками следует говорить на их языке, иначе и не надейся, что будешь услышан. Именно это обстоятельство и спасло удода хохлатого. Нашествия саранчи оставались реальной угрозой, и этого было достаточно, чтобы власти пребывали в страхе.

– И вот, в свои двадцать пять лет я стал исполнительным директором парижского отделения Лиги защиты птиц.

– А что – в Париже есть удоды?

– Нет, но есть богатые додики, которых можно убедить сделать пожертвования в ЛЗП.

Ален Бугрен-Дюбур завел привычку появляться перед камерами в компании молодого человека, чья внешность шокировала, а красноречие пленяло умы. За короткое время Деодат обрел определенную известность. Он покорял всех, за исключением собственного кинезиолога.