Гибель красных богов - Александр Проханов

Дуб был необъятно широк и просторен, с тяжелой, волнистой, сочно шевелящейся листвой. И не было в смуглой коре и в твердой древесине смертоносной пули, а только непрерывно гудели соки земли, слагаясь в чудесные, написанные после расстрела стихи, которые иногда мог подслушать мечтательный капитан КГБ, если прижимал к стволу свое молодое розовое ухо.

Они гуляли с Чекистом среди деревьев, посаженных длинными аллеями. Здесь были напоминания об операции «Трест» и плененном Савинкове. О захвате барона Унгерна и белого генерала Кутепова. О подавлении тамбовского мятежника Антонова и расстреле эсеровской террористки Каплан. Липовые аллеи цвели и гудели пчелами. Березовые рощи размахивали зелеными полотенцами и пахли свежими банными вениками. Над поляной, борясь с ветром, пролетела нежная, трепетная бабочка-белянка. Белосельцев подумал, что это душа Дзержинского, не желающая покидать райские кущи, счастливо живущая среди былых врагов, которые теперь, не помня зла, дали ему приют в своих ветвях.

– А это, – Чекист показал на великолепную магнолию, чьи лепестки были цвета сливочного масла, и благоухание от которой распространялось теплой сладостью. – Это память об устранении Троцкого…

Белосельцев любовался великолепным цветком, в котором душа пролетарского вождя, освободившись от черепа, где уродливо торчал ледоруб, больше не помышляла о красной мировой революции, а только о революции зеленой, когда кроткие и жизнелюбивые растения укутают землю своим изумрудным покровом, и все они соединятся в шуме лесов и тихом шелесте трав. И он, неукротимый мятежник, и убивший его Меркадер, и покушавшийся на него художник Сикейрос, и расстрелянные им донские станичники.

– А вот, обратите внимание, напоминание о троцкистско-бухаринских процессах. Как разрослись эти деревья!..

Несколько араукарий тянули вверх косматые смоляные руки, братски пожимали друг другу ладони. Здесь был и Зиновьев, и Бухарин, и Рыков, и товарищ Бубнов, и товарищ Радек, который за эти десятилетия так и не вырос и остался пахучим можжевеловым кустом. Чекист тронул растущие на кусте смолистые ягоды, но не сорвал, а только потер. Поднес пальцы к ноздрям, вдыхая терпкий запах.

Они миновали поляну с рощей разросшихся банановых деревьев, в каждом из которых пребывала душа расстрелянных Сталиным военачальников. На Тухачевском созревали плоды, висели тяжелыми золотистыми гроздьями. У Якира среди широких глянцевитых листьев появились ярко-зеленые молодые побеги. Косиор цвел, окутанный сладкой пыльцой. И все они вспоминали красоту голубых холмов в предместьях Варшавы, куда несла их конница, и чуть слышно, чтобы не помешать остальным деревьям, пели хором: «Мы – красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…»

Белосельцев испытывал нежность и тихую печаль, какая возникала в нем при мысли о переселении душ. Проходя по аллее платанов, посаженных в ознаменование процесса «Промпартии», он увидел голубую сойку, которая, как показалось ему, была перевоплотившимся Ягодой. Тут же, у корней, пробежал смешной торопливый ежик с черными бусинами глаз, который несомненно был наркомом Ежовым. Оба наркома питались орехами и грибами, жили в тени ветвистых, зеленокудрых инженеров, профессоров, «красных директоров», которые давно не помышляли о вредительстве, а жили в симбиозе с ежом и сойкой.

– Деревья хранят не только энергию солнца, – задумчиво заметил Чекист, – но и человеческую историю, включая и историю КПСС. Кидая поленья в камин, мы освобождаем энергию солнечных лучей, согреваемся ими. Не исключено, что в эзотерических лабораториях будущего из этих деревьев мы вернем в историю наших безвременно ушедших товарищей, которые смогут заново прожить свои жизни, но уже без досадных ошибок.

Теперь они шли мимо олеандров, секвой, тонколистых, распахнувшихся в небеса эвкалиптов.

То были разведоперации времен Великой Отечественной, связанные с именем Зорге, героической красной капеллой, со шведским шпионом Валленбергом, который, делая вид, что спасает евреев, старался добыть чертежи ракетной программы фон Брауна, утаивая секреты от советской разведки.

Насаждения, по которым они шли, казались необъятными. То почти превращались в лес, без тропинок и просек. То становились милым подобием среднерусских дворянских усадеб. То разворачивались геометрической роскошью французских парков. То напоминали английский садовый ландшафт. Чувствовались пристрастия садоводов, сменявших друг друга, пекущихся о разрастании ботанического «Объекта двенадцать».

Они ненадолго остановились у двух баобабов, посаженных в память о супругах Розенберг, казненных на электрическом стуле за разглашение секрета атомной бомбы. Акация, цветущая ослепительным фиолетовым цветом, напоминала о ядерном проекте, осуществленном под кураторством Берии. Тут же краснели заросли низкорослого декоративного кустарника, в ознаменование переселения народов – чеченцев, крымских татар, ингушей. Сам же Берия, полосатый бурундучок, стоя на задних лапках, аппетитно грыз корешок, ничуть не боясь посетителей, навестивших его угодья.

Они постояли под финиковой пальмой, качавшей своим роскошным плюмажем. «Карибский кризис, убийство Кеннеди», – лаконично пояснил Чекист. Приблизились к ребристому стволу кокосовой пальмы, простершей в синеве свои крупные, с растопыренными пальцами листья. «Дворец Амина, Кабул», – заметил Чекист. Обошли кругом высоченный, похожий на колючую гусеницу кактус цереус. «А это высылка Солженицына».

Особый интерес Белосельцева вызвали те части парка, где были отмечены малоизвестные ему операции. Лучистая, похожая на огромную морскую звезду агава повествовала о спецоперации по обвалу латиноамериканской валюты, что вынудило Штаты бросить средства на погашение кризиса, снизило их бюджетные ассигнования на производство «Першингов». Опунция, состоявшая из множества игольчатых, прилепившихся друг к другу лепешек, была посажена после того, как геофизики Камчатки детонировали торнадо – гигантская волна обрушилась на верфи западного побережья и повредила на стапелях лодку класса «Лос-Анджелес». Куст чайной розы, над которым бережно склонился Чекист и замер, словно впал в сладкий обморок, – расцвел здесь после того, как завербованный советской разведкой дизайнер придумал в Диснейленде аттракцион со скелетами, после чего боеспособность «морских котиков» из Сан-Диего снизилась на четыре целых и восемь десятых процента.

Так шли они среди мира великолепных деревьев, пока не остановились на зеленой поляне. Трава на ней была аккуратно подстрижена. Садовник окроплял ее серебристой струей воды. Она была пуста, кругла, ухожена, ожидала посадки неизвестного дерева.

– Это место я называю поляной Андропова, – сказал Чекист, наклоняясь и гладя траву, как гладят шерсть любимого домашнего кота. – Юрий Владимирович сам выбрал ее в парке, но, увы, не успел посадить на ней дерево. Этим деревом будет ливанский кедр. Мы посадим его вместе с вами, когда завершится великая операция, задуманная Юрием Владимировичем, которая так и именуется – «Ливанский кедр».

– В чем смысл операции? – Белосельцев, в предощущении сокровенного знания, которым с ним был готов поделиться Чекист, смотрел на рыжую, с пепельным хвостом белку, перебежавшую поляну и вставшую перед ними на траве. Ее умная, сосредоточенная мордочка, чуткие ушки, тонкие цепкие лапки, в которых та держала еловую шишку, не оставляли сомнения – это и был сам Юрий Владимирович Андропов, у которого враги отключили искусственную почку, но который успел передать свой план в руки верных преемников. В обличье лесного зверька продолжал курировать осуществление замысла. – В чем план Андропова? – повторил Белосельцев.