Жизнь и смерть Бобби Z - Дон Уинслоу

– Такая женщина боится другого, – поучительно сказал Уэртеро. – Не боли. Уродства.

Он поднялся с кресла и подошел к Элизабет.

– Взгляните на это лицо, – призвал он. – Оно прекрасно. Такая женщина боится стать безобразной. – Указательным пальцем он медленно провел по ее лицу ото лба до подбородка. – Скажем, глубокого разреза отсюда досюда. Сделанного лезвием тупого ножа, так что даже самый искусный хирург не сумеет… – Он сжал свою крупную кисть в кулак и мягко тронул им ее лицо, продолжая: – Или, может быть, ей раздробят скулы, или нос, или глазницы. Болезненно? О да, но это не тот страх, который заставит ее предать возлюбленного, нет-нет. Ее способна подвигнуть на такое лишь боязнь лишиться красоты. Боязнь уродства. Прав ли я, Элизабет?

– Да.

– Да?

– Да.

– Пожалуйста, сядь.

Они оба опустились в кресла.

– С таким мужчиной, как вы, все проще. – Теперь Уэртеро обращался к Джонсону. – Вы ведь хотите жить, да?

– Ага.

Уэртеро кивнул, немного посидел, погруженный в раздумья, позволяя тишине поглубже пробраться в тех, кто его окружает. Джонсону не хотелось это признавать, но трюк работал: он уже успел порядочно испугаться, когда Уэртеро вновь начал говорить:

– Итак… за ваши предательства и ошибки я приговариваю тебя, – кивнул он в сторону Элизабет, – к лишению красоты, а вас, мистер Джонсон, – к смерти.

Джонсон увидел, что Элизабет чертовски побледнела, да и сам он почувствовал, как кровь отлила от щек.

– Но я откладываю исполнение приговора, – добавил Уэртеро. – Отложенное наказание, назовем это так. И имейте в виду, что в любой момент, когда вы мне понадобитесь, мне достаточно будет всего лишь протянуть руку, ибо вам не хватит целого мира, чтобы спрятаться. Назовем это условное освобождение как знак взаимного доверия, согласны?

– Ну и как нам снять с себя наказание? – спросил Джонсон. Резко, грубо, потому что он устал от всей этой мексиканско-джентльменско-рыцарской белиберды и рука у него болела все сильнее.

Уэртеро не мог не заметить грубости тона, но, по всей видимости, ему было наплевать, иначе он бы прихлопнул Джонсона, как муху.

– Нет ничего проще, – ответил Уэртеро. – Доставьте мне Бобби Зета.

– Действительно – раз плюнуть, – усмехнулся Джонсон.

– Доставьте мне Бобби Зета, скажем, в течение тридцати дней, – предложил Уэртеро. – Иначе приговор будет приведен в исполнение. – С этими словами Уэртеро улыбнулся, встал и вышел из комнаты.

– Не знал, что вы дружили с его дочкой, – сказал Джонсон.

– Угу.

– И она умерла?

– Вы же слышали слова Уэртеро.

– Как это случилось?

Элизабет придержала халат, чтобы не распахнулся, и встала.

– Она покончила с собой, – пробормотала она, направляясь к двери.

– Почему? – спросил Джонсон ей вслед.

– Думаю, ей все равно было не жить.

Джонсон подошел к бару и взял еще одну бутылку Брайановой текилы. У него было такое чувство, что Брайану она больше не понадобится. Затем он вышел на веранду, уселся и положил ноги повыше.

Они бросили старину Брайана лежать голым на солнце, а сами стояли вокруг него с этими чертовски стильными автоматическими пистолетами, не давая ему встать. Старина Брайан плакал и бормотал, кожа у него сделалась розовато-красной. Всякий раз, как он пытался прикрыться, один из парней пинал его ногой, чтобы лежал смирно. Они ему и воду давали, по паре глотков, потому что не хотели, чтобы он помер у них на глазах.

«Мексика – суровая страна» – вздохнул про себя Джонсон.

Примерно час спустя из дома вышел дон Уэртеро и увидел Джонсона.

– Не знаю, что Брайан нашел в этом старом фильме, – сказал Уэртеро. – Только что его посмотрел. Дрянь.

– Но Гэри Купер мне нравится.

– Да. Гэри Купер там отличный, – признал Уэртеро. – А вот сюжет…

– Довольно тупой.

– Очень тупой… Как вы думаете, мистер Джонсон, если вы напьетесь, это поможет вам найти Бобби Зета?

– Мне кажется, в данный момент это не повредит.

Уэртеро выкрикнул какие-то приказания по-испански, и вокруг начали сновать его парни. Через несколько минут они пригнали Брайанову маленькую полноприводную «тойоту» и приковали лодыжки Брайана к бамперу.

Уэртеро стоял над Брайаном. Тот порядочно обгорел. Джонсон видел, что лицо у него сильно распухло и стало почти такого же цвета, как его рыжие кудрявые волосы.

– Я терпеть не могу мужчин, поднимающих руку на женщину, – сообщил Уэртеро. – И все эти dolares, которые ты прячешь в норах под землей… – Уэртеро плюнул Брайану в лицо и выкрикнул еще один приказ.

«Тойота» тронулась с места, и Джонсон смотрел, как она мчится к зарослям, туда, где росли кактусы «бобровый хвост» и серебристая чолла.

Джонсон выбрался из кресла и побрел к себе. Надо сварить кофе, собрать кое-какие вещи и выяснить, где находится Бобби Зет, прежде чем истекут его тридцать дней. Уходя, он не спеша оглядел дом. И подумал, что жизнь в нем кончилась.

«Какая-то вшивая „тойота“, – говорил он себе, бредя по пыли. – В старые времена для этого использовали лошадей».

Элизабет сидела перед зеркалом, накладывая макияж. Она еще чувствовала ноготь дона Уэртеро, которым он провел по ее лицу, отпечаток костяшек его пальцев у себя на щеке, на носу, у глаз.

Она долго смотрела в стекло, потом взяла красную помаду и провела жирную вертикальную линию ото лба до подбородка. Несколько минут неподвижно разглядывала свое отражение в зеркале и думала о себе, об Оливии и об Анхелике.

Три лучшие подруги. Mascarateers – так они друг друга называли – девчушки-резвушки.

А потом…

Она сама – бездомная шлюха, опустившаяся Оливия лечится от наркотиков, Анхелика мертва.

Анхелика, маленький ангел Уэртеро. Роскошная девушка, ослепительно красивая. Анхелика – птица высокого полета.

Но Бобби сломал ей крылья.

У нее не было опыта падения, поэтому она разбилась тяжелее остальных. Если падать, раскинув руки, приземлишься на сердце, подумалось Элизабет.

Последующий передоз был лишь формальностью – точкой в конце предложения.

Элизабет смыла помадный шрам с лица, восстановила макияж, облачилась в мягкую блузку из хлопка, джинсы и сапоги. Причесалась и начала собирать вещи. Хотя по части сборов у нее был большой опыт, ушло почти два часа на то, чтобы очистить стенной шкаф от своих вещей. Одежды так много, да и переезжать всегда так больно.

Она не озаботилась вызвать звонком кого-нибудь, кто отнес бы вниз ее сумки. Все слуги ушли, и в доме стояла мертвая тишина, только у нее в комнате долдонил телевизор. Какое-то дневное ток-шоу – она даже не знала, какое именно: какая-то помоечная дрянь орала на другую такую же дрянь за то, что та спит с ее помоечным мужем.