Последняя любовь президента - Андрей Курков

Ее голос уже выровнялся, к ней вернулось самообладание. Она, видимо, думает, что не я ее поймал своим вопросом, а она меня. Это же я признался, что побывал там однажды. Она в этом не призналась.

Киев. Март 1985 года. Вечер.

– Мне надо с тобой поговорить. – Мама смотрит на меня серьезно, немного хмурится и указывает движением головы в сторону кухни.

Она пришла сегодня с работы раньше обычного. Переоделась в синий вельветовый халат. На ногах шерстяные вязаные носки и старые тапочки. Поначалу у нее было хорошее настроение, она даже напевала что-то, открывая трехлитровку с компотом. Но под вечер на ее лице обозначилось беспокойство, и вот я, похоже, сейчас узнаю его причину.

Мы закрываемся на кухне. Через закрытые застекленные двери слышен телевизор, работающий в гостиной. Дима смотрит «Неуловимых мстителей». Это его любимый фильм. Он знает его наизусть и время от времени вдруг выдает оттуда цитаты. Иногда даже к месту.

– Мне путевку в Трускавец дают, – говорит мать.

Мы сидим друг напротив друга за кухонным столом.

– Ну так езжай!

– Но ты ведь на работу собирался устроиться. А тогда с кем Димочка будет?

– Могу пока не устраиваться, – пожал я плечами.

– Тебе бы лучше поучиться еще.

– Но учеба ведь всегда с сентября начинается, а сейчас только март.

Мама задумчиво кивает.

– Путевка с двадцать пятого, – говорит она. – И надо мне подлечиться, а то чует мое сердце: не выдержу!

Я не спрашиваю, чего или кого она не выдержит. И так ясно – устала. По лицу видно, что плохо спит и не следит за собой.

Она опять молчит и о чем-то думает.

– Ладно, – вздыхает. – Позови Диму.

– Ты что, хочешь ему про Трускавец сказать?

– Да.

Я иду в гостиную. Несколько раз трясу Диму за плечо, пока он наконец не отрывает взгляд от экрана.

– Иди на кухню, мать зовет!

Он нехотя встает и уходит, а я сажусь на нагретое его задницей место на диване.

Несколько минут смотрю фильм, и вдруг крик, звон разбитого стекла. Я влетаю в кухню, а мне навстречу Дима. У него в руке половник, на лице – ярость. Он проносится мимо меня, убегает в гостиную, и уже в кухне, обожженный морозным ветром, влетевшим через разбитое окно, я слышу, как и в гостиной звенит разбитое стекло.

У матери онемевшее, бледное лицо, испуганный взгляд. Она сидит, прильнув спиной к плите.

Я не знаю, что делать. Под ногами хрустит стекло. Возвращаюсь в гостиную. Там тоже холод и оконные стекла на полу. Дима закрылся в спальне.

Я возвращаюсь в коридор, надеваю свою бежевую гэдээровскую шубу из искусственного меха. Заглядываю в спальню.

Дима сидит на своей кровати и, наклонив голову, смотрит на валяющийся у ног половник. Я поднимаю половник и ухожу в кухню.

Через полчаса мы сидим уже на другой кухне, у соседа по лестничной площадке. Сидим и греемся. Пьем с соседом горячий чай. Дима зевает. Вскоре сосед отводит его в спальню к своим детям. Расстилает ему на полу матрас и спальный мешок.

Теперь мы сидим на кухне втроем. Жена соседа тоже спит.

Мать вдруг заплакала. Ее прорвало.

– Придется его в психушку отдавать, – говорит она сквозь слезы.

– Женить его надо, – говорит сосед. – Сразу вся дурь из головы и выйдет. Женатые успокаиваются быстро.

– Вон, – мать кивает на меня, – уже женился раз, а что толку? Ни постоянной работы, ни постоянных друзей!

– Один раз – это мало, – говорит сосед, добавляя в свой чай коньяка. – Надо еще пробовать! Надо искать, пока не найдет такую, с которой заживет радостно и с удовольствием!

С каждым глотком чая сосед говорит все громче и громче. Хочется сделать ему замечание, но ведь мы у него дома. Он нас приютил на ночь и, наверно, не знает, что дальше с нами делать. Хорошо, что Диме нашлось место на полу в детской. А нам с мамой, видимо, придется до утра на кухне сидеть.

Дверь приоткрывается, и в кухню заглядывает сонная жена соседа в голубой ночной рубашке.

– Ты потише, – просит она мужа. – А то детей разбудишь!

– Да иди ты… спать, – говорит сосед, но на лице прочитывается что-то матерное. – Видишь, у соседей какое несчастье!

И жена послушно прикрывает дверь.

Тем не менее следующие два часа все мы разговариваем почти шепотом. Сосед, допив чай, начинает кунять. Потом говорит, что ему на работу утром. И уходит, оставляя нас с матерью на кухне. Там мы с ней и сидим до утра. Молча. В какой-то полудреме.

Киев. 13 мая 2004 года.

Без пяти два я заглянул в зал торжественных церемоний и увидел за массивным дубовым столом даму в бордовом бархатном платье. По ее лицу было видно, что в последнее время она увлеклась диетой. Бледность немного обвисших щек была закрашена пудрой, в глазах – усталость.

Я быстренько подошел, перегнулся через дубовый стол. Протянул ей конвертик с сотней долларов.

– Пожалуйста, без официоза! – прошептал я убедительно. – Только теплые человеческие слова!

Она поначалу растерялась, но тут ее взгляд упал на раскрытый ежедневник, где напротив времени «14.00» стояла моя фамилия. За фамилией виднелись какие-то значки, может быть, сокращения. Во всяком случае взгляд ее наполнился после этого решительностью и приветливостью.

– Еще какие-нибудь пожелания? – спросила она.

– Шампанское должно быть сладким или полусладким.

– Наверно, вы хотели бы красное шампанское?

Я обрадовался. Она читала не просто мою душу. Она проникла своим проницательным взглядом в мои самые потаенные желания.

Я одобрительно улыбнулся.

– Артемовское полусладкое. – Она едва заметно кивнула.

– Отлично!

– А молодая?

– На подходе!

Я вышел на улицу. И, к своему удивлению, увидел Светлану метрах в двадцати от ЗАГСа. Она стояла возле своего ВМW и пыталась что-то доказать немолодому гаишнику.

– В чем дело? – спросил я, приблизившись.

– Девушка нарушила правила, – сухо произнес он, обернувшись. – Не пропустила автомобиль, ехавший по главной дороге.

– Девушка спешила на свое бракосочетание, – медленно, нараспев произнес я и уставился в красноватое несвежее лицо этого немолодого капитана ГАИ.

Гаишник обернулся в сторону ЗАГСа. В глазах обозначилась мысль.

– Вы же не хотите испортить ей такой день! – добавил я. – Кстати, где-то я вас видел…