Последняя любовь президента - Андрей Курков

Пиццу помощник принес в мешке из-под спецпочты. Целых полчаса я наслаждался тишиной. Просто приказал Коле Львовичу никого ко мне не пускать, а сам сидел на знаменитом диване и ел пиццу. И даже ни разу не удивился внезапности этого желания. Не попробовал вспомнить: а когда это я в последний раз ел пиццу с таким удовольствием. Странно.

Медосмотр прошел довольно быстро. Доктор сказал, что веснушчатость дальше не прогрессирует и что кожа, судя по анализам, здоровая. Послушав сердце, он только удовлетворенно кивнул. Так что визит молоденькой китайской массажистки на фоне медицинского осмотра выглядел праздником активного отдыха. Массаж она делала мне в отдельной комнате, тут же на втором этаже. Делала с жесткой, проникающей внутрь тела нежностью. Меня удивляло, насколько острыми казались моей коже ее ладони. И запах миндального масла смешался с ее запахом. Минут двадцать она заряжала мое тело физической энергией. В какой-то момент я понял, что зарядка закончилась: еще немного, и у меня от излишней бодрости сорвет крышу.

– Хватит! – строго сказал я, лежа на животе и развернув голову к массажистке.

– Бухао? – испуганно спросила она.

– Хао-хао, – успокоил я китаянку.

Собственно, этим двум главным китайским словам научил меня доктор. «Бухао» означает «плохо», а «хао» – хорошо.

Она еще отерла мое вспотевшее тело специальным горячим полотенцем, пропитанным травяными эссенциями, поклонилась и вышла.

Часы показывали 15.30. Еще десять минут, и меня будет ждать женщина. Солистка Национальной оперы. Мы будем с ней беседовать (интересно, о чем?), и нашу милую беседу снимет оператор для Первого Национального. Президент должен интересоваться искусством. Никуда не денешься. Даже если он терпеть не может ни оперы, ни балета.

Киев. Март 1985 года.

Полдня я бродил по морозному Подолу. То в «Бахус» зайду погреться о стаканчик, то в кафе на Братской. Настроение было так себе. Хотелось приключений. Случайное знакомство с какой-нибудь простенькой девушкой тоже подошло бы. На непростенькую раскошелиться я не мог. Что такое пятерка? Конечно, и пять рублей можно бы растянуть даже и на пять дней, но удовольствия это не принесло бы. Что такое морковные котлеты по 12 копеек в диетической столовой на Ленина, я уже знал, но меня всегда тянуло к мясу, к мясным котлетам. А там, где начиналось мясо, там заканчивались деньги. По крайней мере мои. Выпрашивать деньги у матери тоже порядком надоело. Конечно, если б пошел учиться, тогда и выпрашивать бы особенно не понадобилось. Сама бы давала. Плюс стипендия. Но куда? Надо ведь такое выбрать, чтобы и учиться было несложно, и специальность будущая была нескучной. Хотя у нас ведь главное – образование, а работать потом можно и не по специальности. Вон мама по специальности – смешно сказать – токарь. А работает начальником отдела снабжения большого завода! Но это, в принципе, называется карьерным ростом. Мне это не грозит.

Я выхожу на Нижний Вал. Руки в карманах шубы из искусственного меха. На голове капюшон. Шнурки капюшона я так стянул под подбородком, что со стороны меня несложно принять за эскимоса. Лицо уменьшилось до размера крупного яблока, и глаза узкие.

Тут недалеко есть пункт приема макулатуры. Приемщиком там рыжий Сеня работает. Он и живет в соседнем доме, так что, когда напьется, жене тащить его приходится недалеко. Жена у него крепкая. На полголовы выше Сени и в два раза объемистее. Хотя толстой я бы ее не назвал. Скорее Сеню можно назвать худым.

Я вдыхаю морозный воздух, остановившись у знакомого проходного двора. Во дворе – Сенин приемный пункт. Пойти или не пойти? Повезет или не повезет?

С Сеней у меня что-то вроде лотереи. То есть для него это лишняя трешка, а для меня – лотерея. Я ему даю трешку, и он мне разрешает пару часов копаться в пачках макулатуры и брать себе все, что я посчитаю нужным. Ну а нужным я считаю то, что у меня купит букинист. Тут же, недалеко. На Константиновской. Бывает, конечно, такое, что я и без букиниста могу продать. Однажды нашел сразу два тома Александра Дюма! У меня их прямо из рук одна дамочка выхватила. За червонец.

Я вспоминаю про эти два тома и захожу в проходной двор.

Приемный пункт макулатуры ничем не отличается от обычного кирпичного мусорника. Хотя нет, отличается. Запах здесь попристойней. Пахнет только бумажной сыростью. Она раздражает только с непривычки.

Сеня сидит на стуле. Справа – старая тумбочка, на которой стоит пустой граненый стакан и недоеденный бутерброд с докторской колбасой. Прямо перед ним на бетонном полу массивные напольные весы синего цвета.

– О, привет! – говорит он, подняв на меня красноватые глаза. – Что, скучно без книг?

– Ага! У тебя два рубля сдачи будет?

Я показываю ему пятерку.

– Я счас разменяю. Тут рядом, у сапожника. Только ты смотри, чтоб без меня сюда никто!

Он поспешно уходит, зажав в руке мою пятерку.

Я заглядываю за тумбочку. Там стоит ополовиненная бутылка «Московской». Достаю, наливаю грамм пятьдесят в его стакан. Залпом загоняю водку в горло, и она несется туда, вниз, в мою замерзшую утробу, на ходу обогревая своим огнем голодные внутренности.

Теперь можно и за работу! Я заглядываю в забитое пачками макулатуры помещение. Кайф! Просто Эверест какой-то из журналов, газет и книг! Килиманджаро!

Через часик я, довольный, спускаюсь с макулатурной горы вниз, к напольным весам и повеселевшему Сене. Стакан на тумбочке полон, рядом нарезанная ливерная колбаса и две булочки по три копейки.

– Ну что? – спрашивает он.

Я аккуратно опускаю на бетонный пол приличную стопку книг. Собственно, книги наверху стопки, а вместо подноса я использую две подшивки «Нивы» за 1904 и 1907 годы.

Сеня берет в руки верхнюю книгу, щурит глаза.

– «Собака Баскервилей»? – удивляется он вслух. – Разве ты собаками интересуешься?

– Да, – говорю я. – Даже завести хотел, но мать не разрешила.

Сеня понимающе кивает.

– Я тоже хотел пуделя завести, так Анька сказала, что вместе с собакой меня на хрен из дома прогонит.

Анька – это его жена. Она тоже рыжая, только рыжесть ей к лицу, а вот Сеньке рыжие волосы ни к селу ни к городу.

– А два рублика? – напоминаю ему о сдаче.

Он нехотя лезет в карман своего ватника. Достает две мятые бумажки, мнет их в руке.

– Слушай, а может, возьмешь чекушку, да посидим еще часок. Вон видишь, сколько я ливерной купил! На троих хватит!

– Нет, – твердо произношу я и вытаскиваю из его пальцев два рубля. Его пальцы не сразу, но разжимаются, выпуская деньги.

Уже через полчаса в кармане шубы я сжимаю шестнадцать рубликов. Букинист Марик купил у меня обе подшивки «Нивы» по шесть рубликов за каждую, а книги взял оптом еще за два рублика.