Конец света наступит в четверг - Дидье ван Ковелер

– Давай, избавься побыстрее от этого доктора Макрози, и займемся серьезными вещами, – говорит медведь.

Я задумчиво смотрю на него. Потом приношу из ванной рулончик лейкопластыря и прикрепляю академика к своему животу.

– Что ты делаешь?

– Фальшивое пузо. Мать ни за что не поверит, что я смог похудеть самостоятельно. Когда я буду раздеваться, я вас незаметно отлеплю, а доктору объясню, что кажусь своей матери толстым, так как у нее навязчивые страхи, и лучше с ней не спорить. А ей скажу, что доктор выписал потрясающее средство, чтобы я мог худеть дома и не ехать в лагерь.

– Думаешь, этого будет достаточно? – ворчит он, уткнувшись носом в то место, где вчера были жировые складки.

– Постарайтесь не шевелиться, – говорю я, прикрывая профессора свитером. – Иду, мама!

Она стоит, прислонившись к холодильнику, и говорит по телефону. На секунду оторвавшись от трубки, она сообщает, что ждет новостей об отце, а пока нужно срочно сдать в химчистку ее бежевый костюм: она только что испачкала пиджак моей кашей из зерновых хлопьев.

– Конечно, мама, не проблема, сейчас сбегаю.

– Поторопись, нам через пятнадцать минут выходить. Нет-нет, мэтр, я вас слушаю! – живо продолжает она уже в трубку.

Я выскакиваю, перебегаю улицу и врываюсь в дом напротив. Скажу, что в химчистке была очередь. Дверь открывается почти сразу после моего звонка.

– Спасибо, что пришел! – говорит Бренда, крепко обнимая меня.

Я поправляю живот – вернее, медведя, – чтобы сохранить свой секрет. И, уткнувшись лицом ей в шею, вдруг вспоминаю сегодняшний сон, в котором был дубовым листком и смотрел, как она меня рисует.

– Томас… Со мной произошло нечто невероятное.

Бренда отстраняется и смотрит на меня с волнением. Я принимаю покровительственный вид.

– Что случилось?

Мне приходится говорить громче, чтобы перекричать похоронную музыку, доносящуюся из телевизора.

– Борис Вигор, – с трудом произносит она.

– Да? Он тебе звонил? – спрашиваю я с надеждой. – Он что-нибудь сделал для моего отца?

Вместо ответа она поворачивается к экрану, где в этот момент фасад министерства сменился скорбной физиономией дикторши, которая говорит:

– Всё больше откликов поступает на печальную новость, полученную нами из официальных источников несколько минут назад. Министр энергоресурсов Борис Вигор скончался сегодня ночью от последствий травм, полученных в ходе чемпионата по менболу.

Потрясенный, я оборачиваюсь к Бренде. Она хватает пульт и выключает телевизор.

– Не может быть! – бормочу я.

– Есть кое-что похуже.

Она поворачивается к своей старой махровой сумке-кенгуру.

– О нет! – стонет медведь, уткнувшись в мой живот.

– Прости, Томас, – говорит Бренда, падая в кресло. – Я не принимала тебя всерьез… Для меня призрак внутри плюшевого медведя – это совершенно невозможный бред… Но сегодня утром, когда я заканчивала картину…

Она указывает на холст, повернутый к стене. Потом с изумлением – на кенгуру.

– Брендон начал двигаться. Разговаривать… Правда, ничего нельзя понять, какое-то бурчание… А потом опять застыл.

Я внимательно осматриваю махровое животное, которое выглядит совершенно неодушевленным.

– Может, мне всё приснилось? – спрашивает она растерянно. – Скажи, что это была галлюцинация! Или… признайся: ты решил подшутить надо мной и установил внутри какую-то штуку с дистанционным управлением, как в твоем медведе. Так?

Видно, что она верит в это еще меньше, чем я. Но у нее такое умоляющее лицо, что я отвечаю неопределенной гримасой, чтобы она не сильно расстраивалась. Бренда отворачивается.

– Вигор, несомненно, проник в кенгуру, – подтверждает Лео Пиктон из-под свитера. – Но у него не получилось грамотно оживить материю. Чтобы согласовать свою моторику с синтетическими молекулами, требуется значительно более высокий уровень умственного развития, чем у него. И невероятные усилия – по себе знаю.

Я спрашиваю с беспокойством:

– Но что он здесь делает? Почему он не появился у меня?

Думая, что я обращаюсь к ней, Бренда оборачивается.

– Не разговаривай со мной, – отвечает медведь. – Я пытаюсь наладить контакт с Борисом.

Мой взгляд падает на картину, отвернутую к стене. Не спрашивая разрешения, я разворачиваю холст, и от того, что вижу, кровь застывает у меня в жилах.

– Никак не могла заснуть, – говорит Бренда, словно оправдываясь.

На картине изображен огромный дуб, все ветки которого вытянуты вправо, чтобы удержать маленькую девочку, падающую с его вершины. Теперь я понял. Та же властная сила, которая загнала в моего медведя дух Пиктона, потому что я был его убийцей, заставила министра проникнуть в кенгуру, принадлежащего женщине, которая нарисовала смерть его дочери.

– Ладно, – бросает Бренда с ожесточением. – Если это не фокус, то почему сегодня утром я слышала голос Вигора, а голоса Пиктона вчера не слышала?

Я объясняю. Она не была знакома с Пиктоном, между ними не было эмоциональной связи.

– А какая связь с Пиктоном была у тебя?

– Не рассказывай ей! – ревет медведь.

Я сочиняю на ходу:

– Однажды учительница физики пригласила его на урок, чтобы мы могли задать ему вопросы. Другие ребята подсмеивались над ним, потому что он был совсем дряхлый маразматик, а я ему посочувствовал, и между нами возникла симпатия.

– Не слишком лестно, но правдоподобно, – комментирует профессор.

– И в результате, – заключает Бренда, – когда он умер, он выбрал тебя… Но это же полная чушь, Томас, подумай сам! – она срывается на крик. – Я потеряла всех, кого любила! Если бы после смерти всё было так, как ты говоришь, в этом кенгуру сейчас обитала бы вся моя семья, а не идиот-министр, с которым я и двумя словами не перемолвилась!

Я опускаю глаза. Мне больно, что я не могу сказать ей правду. И стыдно обманывать ее доверие. Вдруг, узнав, что я убил человека, она бы не оттолкнула меня? А может, даже и полюбила бы… С женщинами никогда не знаешь, как всё повернется.

– Сейчас ставка в игре не твоя любовь, – брюзжит Пиктон, – а моя безопасность. Если кто-нибудь узнает, где находится мое тело, и снимет с него чип, всё будет кончено, сам знаешь.

– И если он со мной разговаривал, – продолжает Бренда, указывая на кенгуру, – почему теперь молчит? Почему больше не двигается?

Вздохнув, я развожу руками. Вот такая разница между физиком из Академии наук, пусть совсем старым, и чемпионом по менболу, отупевшим от сытой министерской жизни. Один сразу научился использовать неодушевленную материю. Другой распался под воздействием враждебных молекул, которые исторгли его, как инородное тело.