Детективное агентство Дирка Джентли - Дуглас Адамс

Он прошел к себе в кабинет – единственную комнату в доме, где не царил стерильный порядок, где книги и бумаги валялись всюду и как попало, выдавая полное небрежение хозяина. Все вокруг покрывал тонкий слой пыли. Домработнице было отдано четкое распоряжение не сметь сюда соваться, а сам Майкл не работал здесь уже несколько недель, с выхода последнего номера «Гипотезы». То есть последнего под его редакцией.

Майкл поставил фарфоровую чашку на пыльный стол, осмотрел старинный проигрыватель, обнаружил пластинку с записью одного из концертов Вивальди для духовых инструментов, включил, уселся и стал ждать, чего ему захочется дальше. И вдруг совершенно неожиданно понял, что он уже кое-что делает, а именно – слушает музыку.

Лицо его удивленно вытянулось, стоило ему осознать, что никогда раньше этим не занимался. Нет, он, конечно, много раз слышал музыку и, более того, считал ее приятным фоном для обсуждения новых концертных сезонов, однако ему и в голову не приходило, что ее можно слушать просто так.

Он сидел, до глубины души пораженный переливами чудесной мелодии и мыслью, что она не имеет ничего общего с пыльной пластинкой или старой воспроизводящей головкой.

Но почти одновременно с этим открытием пришло разочарование, и он запутался еще больше. Музыка неожиданно перестала его удовлетворять. Его потребность в ней будто возросла и в один момент оказалась неизмеримо больше способности самой музыки приносить наслаждение.

Он изо всех сил пытался понять, чего ему не хватает. Музыка представилась ему в виде птицы, которая не умеет летать и даже не осознает, чего лишена. Вместо того чтобы парить, взмывать ввысь, совершать лихие виражи и бросаться вниз, вместо того чтобы радоваться головокружительному полету, она ходит себе по земле и не глядит в небеса.

Майкл посмотрел вверх.

Через некоторое время до него дошло, что он просто уставился в потолок. Он тряхнул головой. Видение поблекло, оставив легкую тоску и головокружение. Но не растворилось полностью, а погрузилось в глубины его сознания, так глубоко, что он не мог до него дотянуться.

Музыка все еще играла. Теперь она превратилась в достаточно приятный поток звуков, но более не волновала его.

Ему захотелось разобраться, что за чувство его посетило, и в голове вдруг мелькнула идея, где найти подсказку. Майкл долго и сердито от нее отмахивался, но любопытство все же победило, и он вытащил из-под стола большое мусорное ведро. Поскольку домработнице было строго-настрого запрещено входить в кабинет, то мусор не выносили давно, и под слоем окурков он обнаружил искомое – порванный в клочья журнал.

Превозмогая отвращение, Майкл с мрачной решимостью собирал вместе ненавистные страницы, кое-как соединяя их между собой скотчем, который то и дело скручивался и прилипал то сам к себе, то к толстым пальцам, то к столу. С грехом пополам ему удалось восстановить экземпляр «Гипотезы». Под редакцией этого мерзавца Э.К. Росса.

Какая гадость.

Он переворачивал тяжелые, криво склеенные страницы с таким видом, будто ковыряется в куриных потрохах. Ни строчки о Джоан Сазерленд или Мэрилин Хорн. Ни единого упоминания арт-галерей на Корк-стрит.

Серия публикаций о Россетти закрыта.

Раздел «Слухи из гримерки» – тоже.

Майкл скептически покачал головой и нашел нужную статью.

«Музыка и фрактальные пейзажи», автор: Ричард Макдафф.

Просмотрев по диагонали несколько вступительных абзацев, он стал читать:

«Математический анализ и компьютерное моделирование показывают, что формы и процессы, с которыми мы встречаемся в природе – например, наблюдая, как растет дерево, разрушаются горы или течет река, как обретают очертания снежинки или острова, как играет на ровной поверхности солнечный свет, как вливается и смешивается с кофе молоко, как волной катится по залу смех, – все эти необыкновенно сложные на первый взгляд вещи можно описать взаимодействием математических процессов, простота которых представляет собой еще большее волшебство.

Формы, воспринимаемые нами как случайные, на самом деле – результат сложного движения разнообразных чисел, подчиняющегося простым правилам. Термин «естественный», под которым мы зачастую подразумеваем нечто неструктурированное, по сути описывает формы и процессы, кажущиеся нам столь непостижимо сложными, что мы не можем осознать, как работают эти простые законы природы.

Все они могут быть описаны при помощи чисел».

Почему-то сейчас эта идея показалась Майклу не такой возмутительной, как при первом, беглом просмотре статьи.

Он продолжил чтение с удвоенным интересом:

«Известно, что мозг человека способен воспринимать эти факты во всей их сложности и простоте. На рассекающий воздух мяч действует сила броска, сила тяжести, сила трения, на преодоление которой тратится энергия, воздушная турбулентность, а также скорость и направление вращения самого мяча.

Даже тот, кому трудно умножить 3 × 4 × 5, моментально справится с дифференциальным исчислением и выполнит целый комплекс связанных с ним расчетов, что позволит ему протянуть руку и поймать летящий мяч.

Словом «инстинкт» люди лишь дают этому явлению название, ничем его не объясняя.

Мне кажется, что точнее всего люди выражают свое понимание естественных сложностей в музыке. Это наиболее абстрактное из искусств, в нем нет ни иного смысла, ни иной цели, кроме как быть собой.

Любое музыкальное произведение можно представить в виде чисел. От организации целой симфонии, от тона и ритма, составляющих напевы и лады, динамики, влияющей на исполнение, до тембров самих нот, их обертонов, их изменения во времени, – иными словами, все элементы, отличающие звучание флейты-пикколо от грохота ударной установки, – все это можно выразить комбинациями и иерархиями чисел.

По моему опыту, чем больше существует внутренних взаимосвязей между комбинациями чисел на разных иерархических уровнях – какими бы сложными и тонкими ни были эти взаимосвязи, – тем приятнее и, скажем так, целостнее звучит музыка.

Более того, чем тоньше и сложнее эти взаимосвязи и чем труднее их уловить человеку, тем больше действующая на инстинктивном уровне часть человеческого разума – та самая, что позволяет молниеносно выполнить дифференциальное исчисление и поймать на лету мяч, – тем больше эта самая часть мозга получает наслаждения.

Мелодия любой сложности (даже песенка «Три слепых мышонка» по-своему сложна, если для ее исполнения выбрать инструмент с особым тембром) проходит мимо рассудка и попадает прямиком в руки живущего в каждом из нас математического гения. Именно он, обитая у нас в подсознании, реагирует на все внутренние сложности, взаимосвязи и взаимоотношения, о которых, как нам кажется, мы ничего не знаем.

Кое-кто возражает против такой точки зрения и считает, что тем самым мы сводим музыку к математике, не оставляя места чувствам. На это я бы ответил, что музыки без чувств просто не бывает.