Милая девочка - Мэри Кубика

Правда, потом передумал.

Отрываюсь от миски и смотрю на нее. Глаза молят сказать хоть что-то, как-то отреагировать на ее внезапное откровение. Это поможет ей понять, почему она здесь? Почему она, а не ее стерва сестра? Почему не сам пронырливый судья? Она ждет ответа на все эти вопросы. В одну секунду все может измениться. Отношение к семье. Ее жизнь. Ее внутреннее состояние. Она зря так на меня смотрит, думая, что я знаю ответ. Неужели какой-то пропащий человек вроде меня поможет ей увидеть свет.

– Пять штук, – отвечаю я.

– Ты это о чем? – Это вовсе не то, что она ожидала услышать.

Резко встаю из-за стола, и стул падает на пол. Мои шаги гулко разносятся по дому. Ополаскиваю миску водой из-под крана. Роняю, и она прыгает в раковине.

– Пять штук, – повторяю я, повернувшись к ней. – Мне обещали пять штук.

Все дни проходят впустую. Ну и пусть.

Порой мне тяжело даже встать с постели, и, если я все же себя заставляю, первая моя мысль о Мии. Я просыпаюсь от рыданий среди ночи, и так день за днем. Я встаю и быстро бегу вниз, чтобы не разбудить Джеймса. Горе сжимает мое сердце каждую минуту. В продуктовом магазине, мне кажется, я вижу Мию, выбирающую крупы, и останавливаю себя в последнее мгновение, когда уже готова обнять совершенно незнакомую девушку. Позже, в машине, я буквально сама не своя, не могу выехать со стоянки почти час, все сижу и смотрю на входящих в магазин матерей с детьми: они держат малышей за руки, поднимают и сажают в тележки.

Несколько недель я вижу ее фотографию по телевизору рядом с фотороботом неизвестного мужчины. Я понимаю, в мире происходят и более важные вещи. То, что случилось со мной, одновременно и благословение, и проклятие. Репортеры становятся менее навязчивыми. Они уже не поджидают меня на стоянке, не следуют за мной по пятам. Желающие получить интервью, видимо, ушли в творческий отпуск; теперь я могу раздвинуть шторы без опасения увидеть на лужайке толпы журналистов. Но меня беспокоят их выводы и то, что они стали безразлично относиться к имени Мии Денннет, устали ждать, что им представится возможность выпустить статью с заголовком: «Мия Деннет вернулась домой» или, не дай бог, «Дочь Деннетов найдена мертвой». Тревога, что я могу никогда этого не узнать, надвигается на меня, как темная туча в зимний день. Я постоянно думаю о тех семьях, которые нашли дорогих им людей спустя десять или двадцать лет, и спрашиваю себя: такова ли и моя судьба?

Когда я устаю плакать, позволяю злости взять надо мной верх и разбиваю о стену фужеры из итальянского хрусталя, а когда они заканчиваются, сервиз, подаренный матерью Джеймса. Я кричу так, что, кажется, легкие сейчас разорвутся, удивляюсь, как могу издавать столь ужасные звуки.

Осколки я убираю до возвращения Джеймса, высыпаю в мусорное ведро и прикрываю высохшими листьями филодендрона, чтобы он не заметил.

После полудня смотрю, как малиновки улетают на юг, должно быть, куда-то к Миссисипи. Они появляются на заднем крыльце нашего дома, набравшие жир и замерзшие, ищущие, чем подкрепиться перед предстоящим путешествием. Утром шел дождь, земля усеяна червями. Я наблюдаю за птицами несколько часов и расстраиваюсь, когда они улетают. Пройдет немало месяцев, прежде чем они вернутся и их яркие грудки украсят весну.

На следующий день прилетают божьи коровки. Тысячи кружатся в воздухе. Наступило бабье лето, потеплело, и ярко светит солнце. Такого прекрасного дня люди ждали всю осень и с удовольствием любуются пестрой листвой на деревьях. Я пытаюсь сосчитать те, что падают на землю, но сбиваюсь. Они беспорядочно кружатся в воздухе, их догоняют все новые и новые. Не знаю, как долго я смотрю на листопад. Интересно, божьи коровки тоже улетят на зиму? Или они умрут? Через несколько дней, когда выпадает первый снег, я вспоминаю о них и плачу в голос.

Я думаю о Мии. Обо всем, чем мы с ней занимались, когда она была маленькой. Иду на детскую площадку, где гуляла с Мией, пока Грейс была в школе, и сажусь на качели. Перебираю пальцами песок в песочнице, потом устраиваюсь на скамейке неподалеку. Я сижу и смотрю на детей. На их счастливых матерей, которым есть кого обнимать.

Однако чаще всего я думаю о том, что не успела сделать. О том, как стояла рядом и молчала, когда Джеймс отчитывал дочь за недостаточно высокие оценки по химии и издевался над ней, когда она принесла домой картину, написанную в стиле импрессионизма, над которой работала целый месяц в школе.

– Лучше бы ты тратила столько времени на химию. Тогда была бы отличницей.

Я стояла опустив голову, не в силах заставить себя произнести хоть слово. Боялась, что он обратит внимание на выражение лица Мии, опасаясь вызвать гнев.

Когда Мия сообщила отцу, что не намерена поступать на юридический факультет, он ответил, что у нее нет выбора. Ей было семнадцать, гормоны не бушевали, она умоляла меня вмешаться хотя бы раз в жизни. Я отчаянно терла посуду, стараясь избежать разговора. Помню отчаяние на лице дочери и недовольство Джеймса. Я выбрала меньшее из двух зол.

– Мия, ты знаешь, как много это значит для отца, – сказала я.

Этот день невозможно забыть. Звонил телефон, но никто из нас не обращал на него внимания. Пахло чем-то подгорелым, запах еще долго витал в холодном весеннем воздухе, даже когда я распахнула окно, чтобы проветрить помещение. Солнце заходило позже, и мы с ней могли бы заметить это и обсудить, если бы не были всецело поглощены проблемами.

– Он хочет, чтобы ты была на него похожа.

Она выскочила из кухни и хлопнула дверью.

Мия мечтала учиться в Чикагском институте искусств. Хотела стать художником. Другой профессии для нее не существовало.

Джеймс ей отказал.

Мия считала дни до своего восемнадцатилетия. Жила ожиданием момента, когда соберет коробки с вещами и уйдет из родного дома.

Над крышами пролетают утки и гуси. Все меня покидают.

Может, Мия сейчас тоже смотрит в небо и видит то же, что и я.

Чего у нас вдоволь, так это времени подумать. Его очень много.

Чертов кот слоняется по дому, и девчонка жертвует ему куски своего ужина. В шкафу она нашла изъеденное молью одеяло, а в багажнике моей машины коробку и сделала лежанку для этой глупой твари.

Все это она устроила в сарае за домом и теперь каждый день носит туда еду.

Она даже дала ему имя: Каноэ. Мне она, конечно, сообщить об этом не потрудилась, я сам услышал, как она звала его, не найдя на отведенном месте. Заволновалась.

Я сижу на берегу и ловлю рыбу. Лучше я до конца жизни буду есть только форель, но не эти проклятые замороженные полуфабрикаты.

Чаще всего мне попадается щука, иногда судак. Реже форель. Щуки самые проворные, спешат всегда первыми заглотить наживку. Рыбы очень много, особенно мальков и подросших рыбешек. Больше всего у меня проблем с окунем. До того как я вытяну его и брошу на землю, он кажется мне вдвое больше, чем оказывается на самом деле. Сильные они.