Карта царя Алексея - Николай Дмитриев

– Так с Матвеем же надо идти…

– Не надо, ты теперь вот с ним пойдёшь… – и дьяк показал на своего, молча сидевшего рядом, особо доверенного подьячего…

* * *

Корабль окружали льды, а воздух заполняло беспросветное месиво из тумана и снежных хлопьев. Видимости никакой не было, отчего казалось, что нет ни островов, ни спасительного берега, а есть только затерявшийся в море флейт да плотно окружившие его лёд, туман и снег.

Стоя на корме, Олаф Нильсен до рези в глазах вглядывался в белёсую муть. Но ничего обнадёживающего не видел. Правда, порой, когда снежный заряд немного слабел, во льдах вроде как начинали проглядывать разводья, но капитан и мысли не держал соваться туда.

Уже наученный горьким опытом, он знал: льды в любой момент могут снова сойтись, и неизвестно, удастся ли тогда вырваться из коварной западни. От таких невесёлых мыслей и так до костей продрогшему Нильсену стало ещё холоднее, и он, приказав вахтенному позвать кормчего, спустился в свою каюту.

Конечно же, здесь было не так холодно, как на палубе, и вдобавок сюда принесли жаровню, полную раскалённых углей, от которых пусть и тянуло угарным дымком, но зато шло живительное тепло. Нильсен расстегнул кафтан, протянул руки к жаровне и стал с наслаждением греться.

Однако довольно скоро от этого занятия его отвлекли стук в дверь и голос:

– Звали, гере капитан?..

Нильсен обернулся, увидел замершего на пороге в выжидательной позе кормчего и кивнув, чтобы тот входил, сразу задал вопрос:

– Ну, что скажешь?

– Что тут сказать… – кормчий вздохнул.

Он понимал, что в сложившейся ситуации есть и его доля вины, и потому даже не пытался оправдываться. Но и Нильсен, зная, что приказы отдавал именно он, сейчас не собирался в чём-либо укорять кормчего, а наоборот, обратился к нему вроде как за советом, сказав:

– Да, зря мы сюда полезли…

– Почему же «зря»? – неожиданно возразил кормчий. – Теперь мы точно знаем, что льды везде и свободного пути нигде нет.

– Это-то так, – согласился Нильсен. – Только если теперь опять идти на Мангазею, то каким курсом?

По убитому виду кормчего Нильсен понял, что тому сказать нечего, и уже было собрался привычно помянуть чёрта, но в каюту влетел запыхавшийся матрос.

– Гере капитан, приказано передать: поморский коч на подходе!

Нильсен молча переглянулся с кормчим, и они оба заторопились на палубу.

К их вящему удивлению, туман слегка отступил, и теперь в пределах видимости действительно был приличных размеров коч с заметной цветной полосой по борту, на вёслах преодолевавший разводье. Все на палубе флейта напряжённо следили за судёнышком, и когда коч каким-то дивом всё-таки вышел на чистую воду, капитан Нильсен, накоротке посовещавшись с бывшими здесь же помощником и кормчим, приказал сгрудившимся на палубе матросам:

– Орудие к борту! Стрелять поперёк курса!

Канониры споро накатили пушку, грохнул выстрел, и ядро с перелётом ударило в край ледяного поля, подняв столб крошева пополам с водой. На коче сразу престали грести, и спустя малое время оттуда кто-то зычно выкрикнул:

– Чего надо?..

Капитан Нильсен сам взял рупор и громко потребовал:

– Кэптен э борд![79]

Видимо, поморы команду поняли. Они быстро спустили ялик, и вскоре сидевший на вёслах зуёк подвёл лодчонку к спущенному с борта трапу. Здоровенный помор, сидевший на корме ялика, малость помедлил, а потом не спеша, с достоинством поднялся на палубу флейта. Оглядев таращившихся на него матросов, он безошибочно определил капитана и представился:

– Кормщик Епифан Стоумов. Какая нужда?

Олаф Нильсен со всем уважением поклонился и сказал по-норвежски:

– Прошу ко мне…

Вдвоём они спустились в капитанскую каюту, и тут Нильсен, не тратя время на пустую болтовню, спросил напрямик:

– Скажите, кормщик, моим кораблём дальше на восток пройти можно?

– Нет, – Епифан покачал головой. – У меня вон коч, а всё равно возвращаюсь.

– Так, так, так… – Нильсен немного помедлил. – А скажите, вы нас отсюда вывести сможете? Не беспокойтесь, я хорошо заплачу.

– А куда выводить-то? – спросил Епифан.

– На Мангазею, помор, – со значением сказал Нильсен и выжидательно посмотрел на кормщика.

– На Мангазею, капитан, пути нет, – немного помедлив, твёрдо ответствовал Епифан.

– Как же это нет, – как-то криво усмехнулся Нильсен. – Очень даже есть. Вот, ты сюда сам посмотри…

Он развернул перед кормщиком голландскую карту, где был точно обозначен проход в Тазовую губу, речной ход и даже изображёна сама Мангазея. Епифан присмотрелся к плану города. Поняв, что там есть и церкви, и воеводский двор, и хозяйственные постройки, кормщик упёрся.

– Нельзя на Мангазею ходить, царь запретил.

– А ты и не ходи, – в голосе Нильсена явственно прозвучала угроза. – Ты мой корабль отсюда выведи, а дальше мы уж сами пойдём.

– Да как же оно так?.. – растерялся кормщик.

– А вот увидишь как! – зло ответил Нильсен и, вызывая караул, стукнул кулаком по деревянной переборке…

* * *

Десятка четыре татар, держась плотной кучкой, шли о двуконь по наезженной сакме. Кругом до самого горизонта расстилалась бескрайняя степь, сплошь покрытая уже пошедшим в рост разнотравьем. Впереди всех скакал поджарый, но уже в летах всадник, чей вид заметно отличался от облика остальных татар. Одет он был в парчовый халат с шитыми золотом отворотами, и на голове у него красовался не обычный татарский малахай, а турецкий тюрбан, со свешивающейся сзади шёлковой пелериной, до плеч закрывавшей шею.

Это была татарская разведка, высланная осмотреть подходы к Главному броду. Султан турецкий, обеспокоенный усилением Московии, требовал от крымского хана сведений, да и сам хан, соскучившись по ясырю, был не прочь, как в прежние времена, пойти набегом.

Татары уже давненько покинули своё становище, однако степь кругом всё время оставалась безлюдной, и только стайки птиц, спугнутые конским топотом, то и дело вспархивали из травы. Вдобавок солнце по летнему времени стояло в зените, и начиналась жара.

Царивший кругом покой действовал успокаивающе, а потому уже начавшие прямо в седле мало-мало клевать носом всадники не сразу приметили над замаячившим впереди курганом струйку дыма, и лишь когда там поднялся тёмный, хорошо видимый столб, один из татар выкрикнул:

– Сигнал!..

Ехавший первым старший тут же встрепенулся, гикнул, и охваченные азартом конники сразу понеслись вскачь, но когда татары одолели подъём, они увидели, как на верхней площадке поставленной здесь сторожевой вежи полыхает дымный костёр, но кругом нет ни души, и только свежевзрытая конскими копытами земля говорила, что казачий дозор успел скрыться.