Самолет улетит без меня - Тинатин Мжаванадзе

С ТОБОЙ. ХОЧУ. ВСЕГО».

* * *

Где твоя родина, девочка Айлар?

Густые ветки тутового дерева свисают почти до земли. Дерево-то растет на соседнем участке, но вот плодов хозяевам оттуда не зацепить – все они достаются мне. Соседка возмущается из-за забора, а я молчу, согласно кивая, и очищаю очередную ветку.

Запах стоит одуряюще-пряный. Так много смешалось оттенков – это пахнут кружевные деревца белой сирени, утомленные собственной тяжестью головки желто-розовых роз, строгие ирисы и застенчивые нарциссы. А чуть попозже засияет маленький кустик жасмина. Он совершенно особенный – если потереть его лепестки между пальцами, то будет пахнуть бабушкиными духами из ящичка трюмо.

Наш двор – огромный, зачарованный лес. Старые толстые сосны укрывают своей тенью все вокруг. В центре растет самая широкая, ее могут обхватить только двое взрослых. Ей много лет, больше, чем всем остальным. Мне трудно осознать, что такое «много», если оно больше десяти, и это завораживает. А возле дома высокая, грубовато сколоченная беседка – по ней струится виноград. Две широкие, покореженные временем дорожки уходят в самую гущу маленького леса. Там, в глубине, мой любимый старый инжир. Говорят, на него нельзя забираться – дерево обманчиво крепкое. А я просидела на нем все свое детство. Может, это к удаче?..

За моим окном разросся шиповник. Одной стороной он прислонился к сараю – густой, колючий, покрытый миллионами крошечных розовых бутонов. Он такой высокий, что даже задрав голову, все равно не увидишь вершины розовой горы.

Жарко… воздух как будто плывет. Очень тихо. Никого нет, только я слоняюсь по двору. Я обхожу свои владения, и первым делом – домик. Я построила его сама. Царапая ладошки, я таскала для него доски и куски фанеры. В нем только я, только я одна. Тихонько пою, обстругиваю кухонным ножичком тоненькие веточки. Мне хочется думать, что этот домик хоть немножко похож на типи. Вот если бы еще научиться высекать огонь…

Во дворе еще много уютных закоулков. В дождь или просто так можно играть на голубой открытой веранде. Постаревшая ее краска пошла множеством маленьких трещинок. Тяжелые воротца проседают, и нужно изо всех сил дернуть на себя, чтобы они поддались. Веранда открыта с двух сторон, на нее выходят окна нашей сумрачной гостиной. Когда я выучила буквы, то немедленно захотела сообщить об этом всем на свете и гордо начертила на стене террасы: «Мыру мрр!» – и пририсовала разнокрылого голубя. Я так ярко вижу его сейчас, намалеванного синей гуашью на щербатой фанерной стенке. Иногда я оборачиваюсь и вижу маму в окне – она наблюдает за мной сквозь стекло. О чем она думала тогда?

Сейчас-то я знаю, о чем она думает.

Мама ломает руки – как, как она могла отпустить меня так далеко, в чужой край?! А мне уже нет пути назад. Там нет моего мира, моего двора, нет места для меня.

* * *

Каждый раз я еду в столицу взбудораженным. Там меня ждет моя гурия, моя пери, моя Шахерезада. Жаль только, что вместо сказок она мне рассказывает, что я делаю не так. И как много она от меня ждет. Иногда у меня чувство, будто она стоит в вагоне уходящего поезда, уцепившись за мою руку, и не отпускает, а я не могу решиться прыгнуть и уехать вместе с ней. И она тоже еще может прыгнуть – только сюда, ко мне, на мою землю, остаться со мной.

Но я знаю, что ей надо больше. Не могу потянуть ее силой и заставить отказаться от неведомой дороги на поезде. Не знаю, что тут можно решить, не знаю. Но знаю, что с ней в мою жизнь вернулось волнение. Наверное, про нас можно снимать кино, над которым девочки проливали бы литрами горькие слезы. Не от горя, нет. Оттого, что мало у кого есть такая восхитительно душераздирающая история любви, не имеющая никаких выходов.

Вообще ни одного выхода, кажется.

Недавно мы проснулись вместе, и она, непереносимо милая после сна, стала дурачиться. После долгой возни и торговли уговорила меня на завтрак в постель. Я нехотя поднялся, и тут она добавила, чтобы я намазал ее детям хлеб с маслом.

Черт побери!

Зачем я тут?! Мало того что они за стенкой и приходится с ними как-то разговаривать, так еще и завтраки готовить. Так, все брошу к черту и уеду.

У этих детей есть отец.

Как подумаю, что рано или поздно придется сталкиваться с ним и еще с кучей ненужных мне людей…

Здесь – я, а вон там – ее мир. Не надо переходить границу.

А ведь в нашем мире для двоих столько красоты и радости!

Она такая манящая, со своими источающими свет глазами, длинной шеей, постоянно взмывающими руками, нежная, как пух белой цапли.

Ну пожалуйста, Айлар.

* * *

Как только не коверкают мое имя!

Айнур, Ялла, Алла, Айгюль или Лара. Это еще самое милое из всего, остальное я просто смахнула из памяти. Но откликалась на любой вариант – для них же так сложно запомнить мое ужасно необычное имя!

Но он отучил меня и от этого. Айлар – персидское имя, означает «лунная душа». Не отзываться и исправлять! Пусть запомнят, как правильно, у всех есть своя гордость.

Гордость – его второе имя, хотя он не заносчивый. В этом народе вообще есть нечто особенное – умение нести себя так, как будто ты принц Аравии или нобелевский лауреат. Это надо уметь, конечно.

Главное, на пустом месте.

А я так не умею. Мне надо точно знать, за что я собой горжусь. А пока ничего такого нет. Ну, хорошо, есть – дети. Но они сами по себе чудесны, моей заслуги в том самая малость.

Мне столького хочется! Я еще совсем ничего не сделала, но столько могу!

Пожалуйста, посмотри на меня внимательно! Я – твой главный трофей. Я – женщина, которая будет тебя вдохновлять.

Я знаю, тебе нравится на меня смотреть, но разгляди во мне что-нибудь другое.

И я уже купила новые тарелки.

Выбирала долго и придирчиво, я очень прагматичная, сравнивала толщину и симметричность, остановилась на четырех. Светло-серенькие, с рельефом по краю. Страшно модные!

– Мы будем на них есть каждый день? – восхищенно выдохнул Младший.

– Ноги отвалились уже, мама, сколько можно, пошли домой, – заныл Старший.

А лысый отравил мне всю радость своими нравоучениями. Понимаю про экономию и аскетизм, но ведь я тоже зарабатываю, нет?!

Он говорит – как ты странно готовишь, в жизни ничего подобного не ел. Но ест-то с удовольствием!

Знаешь, милый, зачем делают художественные портреты? Чтобы показать скрытое. Мне очень хочется сделать черно-белую фотосессию, и ты увидишь меня не только восхищенной тобою, но и печальной, и тоскующей, и мечтательной, и полюбишь меня разную.

Моя родина – рядом с тобой, когда я слышу твое дыхание, чувствую запах твоей кожи. С меня слетели оковы и латы, нет запрещенного, стыдного, грязного, чужого, я гладкая, как яйцо, проглоти меня целиком.