Воспитанник орков 1 - Евгений Васильевич Шалашов

озадачить парня. — У этой империи никакого скота не было. Ни лошадей, ни волов. А сколько ты на себе еды утащишь?

— На неделю, — не задумываясь, ответил парень.

— Вот—вот, на неделю, — закивал возчик. — А если ты на себе еще оружие тащишь, доспехи?

— Тогда дня на три—четыре, — хмыкнул Данут. Подумав — а не послать ли вместе с армией еще и носильщиков, чтобы тащили на себе еду, отогнал идею. Носильщик, как ни крути, тоже человек и кушать хочет. Если переход больше четырех дней, то он съест все, что несет. Какой смысл в таком носильщике?Получается, без живности не было бы завоеваний? Ну, разве что, по рекам да по морю. Поинтересовался:

— А что потом?

— Когда перестали поселения еду возить, стала столица потихоньку вымирать. Кто разбежался, кто от голода умер. Наверное, — вздохнул Карагон, — кое-кто и людоедствовал.

Данут кивнул. Про людоедство он знал не понаслышке. Был случай на его памяти, когда судно поморов оказалось затерто льдами, да так, что ни туда, ни сюда. Вмерзли в льдину, дрейфовали. А когда провиант кончился, пытались рыбу ловить, но рыбы не оказалось. Поначалу терпели, а потом начали другу друга есть. Вначале сожрали самого слабого — тот сам себя предложил, потом начали жребий метать. За полгода дрейфа от сорока человек осталось пятеро. Этим повезло. Случился попутный ветер, пристали потом к своему поселку. Но лучше бы им тоже умереть. Никто их не осудил, в лицо не плюнул. Кто мы такие, чтобы осуждать? Как знать, не станешь ли сам людоедом, окажись сам в такой ситуации? Только вот, никто не хотел иметь дело со спасшимися. Ни в коч вместе с ними сесть, ни на праздник позвать. Даже жены со спасшимися мужьями спать не хотели, забрали детей и ушли. Так ведь не только им, но и детям клеймо на всю жизнь — вот, мол, идет сын людоеда! Вроде, не виноваты мужики ни в чем, а кругом виновны. Один, помнится, руки на себя наложил, а другие ушли куда—то. С такой ношей среди людей не жить.

Отогнав мысли, снова начал прислушиваться к рассказу.

— Людей не стало, начали дома рассыпаться, — продолжал повествование Карагон. — Ветер с дождем, солнце. Но камень — штука прочная. Будь это кирпич, давно бы все в прах рассыпалось.

— И откуда ты все знаешь? — подивился Данут.

— Дед у меня сильно умный был, — с толикой гордости поведал возчик. — Профессор. Весь чердак старыми книгами завален. Выбросить — рука не поднимается, а купить — никто не купит. У нас когда—то свой университет был, пока городские власти не решили, что не нужен он нам. Вот, есть школа грамоты, есть коммерц—училище, оно и хватит. Кто учиться хочет — пусть в Скаллен едет, к гномам. Университет, он больших денег требует, а профиту пшик. Да и студенты народ несерьезный. Они и пиво среди бела дня пьют, дебоширят, чужих баб уводят. Добро бы, насовсем, а то на время. Уведут, попользуются, а потом обратно ведут. Мол, забирай. И куда ты потом, с такой бабой?

— И что с нею делать? — невинно осведомился Данут.

— А что делать? Побить раз—другой, да и жить дальше. Ежели, конечно, снова не загуляет. А во второй раз загуляет — гнать ее надо, поганой метлой! Э, ты че на меня так глядишь? — оторопел Карагон. — У меня студенты бабу не уводили. Я когда женился, университет уже закрыли, студентам под зад мешалкой дали. И профессоров разогнали. Кому повезло, тех в коммерц—училище определили, а остальных — кого куда. Ну, тем, кто постарше, вроде моего деда, им город пенсион назначил — векшу в месяц. Не весть, сколько, но на жизнь хватало. Бывало, что он и нам помогал.

Данут не представлял, как можно прожить на одну векшу в месяц, да еще кому—то помогать, но на всякий случай сказал:

— Повезло тебе с дедом.

— А то! — вскинулся Карагон. — Он, как из университета поперли, ослеп с горя, книги читать не мог. Зато языком болтал, будь здоров. Я про столицу от него много раз слышал, так и запомнил. Бывало еще, придет к нему старый друг — тоже из профессоров, Мак Цвят, да как начнут деды целый вечер бухтеть — что да и как! Мой говорит — люди там жили, построили империю, но не сумели удержать ее в рамках, а друг ему — не люди, мол, а орки. Дескать, в старопрежние времена, орки свою — как там, слово такое хитрое? — Цевеклезация, севилезация? Тьфу, не выговоришь. Раньше—то я это слово помнил. Что—то такое, что только люди создать могут. Мол, когда возникает государство, письменность, законы, а ремесло отделяется от сельского хозяйства. Так вот, орки создали такое вот дело — ну, цивилизацию, людей, эльфов и гворнов объединили, а потом случились природные катаклизмы — не то луна не туда ушла, не то звезда с неба упала — не в то ли болото, через которое мы проезжали?, стало темно и холодно, отчего все и разбежались в разные стороны. Иной раз так друг на друга орут, того и гляди, за клюшки схватятся. Разойдутся за полночь, неделя пройдет — снова к нам Цвят прется, снова они с дедом спорят. А ведь о чем спорили—то?! О том — сходен или не сходен орочьий язык с человеческим!

— И что? — искренне заинтересовался Данут.

— Пришли к выводу, что оба языка произошли от какого—то другого, более древнего. Мол, много общих слов, только измененных. У орков звуки получаются гортанными. Дескать, орки умеют извлекать горловые звуки, а люди нет. У нас голосовые связки по—другому устроены.

— А эти ученые дедушки не решили, что люди и орки — родственники? — скривился юноша.

— Ну, до такого они не дошли, врать не стану, но очень много общего. Скажем — у нас и у орков есть общая привычка — рукопожатие. Только они руки не жмут, а прикасаются.

— А что еще?

— А вроде, больше ничего, — попытался развести руками возчик, но поморщился от боли. — Сам дед орков в жизни не видел, а я с ними только в бою встречался. Ну, иногда на переговорах. Язык еще туда—сюда, а обычаи... Дед говорил — вот, если бы кто из людей у орков пожил, много бы интересного для научного мира мог