Самурай Ярослава Мудрого - Александр Ледащёв

– Я сам принесу, как сделаю. Работы сейчас немного как раз, так что вскоре жди. Добро ли?

И тут я кивнул головой, и мы с Ершом покатились со смеху.

Домой я пришел ближе к вечеру. Гляди ж ты, и не делаю ни хрена, а каждый день как с работы иду. Сегодня соседи по улице на мои кивки отвечали охотно.

Я ради опыта стукнул кольцом в калитку, и пес мой ужасным голосом, как ему казалось, возлаял. Вернее, изволил пару раз сказать «Гав». Настолько низко, насколько смог. Добро. Не пустобрех.

Дом… Собака… Впереди занятия… Может, снова бои – кто знает? И мне нравится все это куда больше, чем жизнь «от и до» – от зарплаты до зарплаты, или жизнь, посвященная деланию денег, или… Кому-то странным может показаться то, что я люблю свою жизнь со всеми ее крайностями: бой – подготовка, бой – подготовка. Но мало ли я видел жизней, разменянных на алкоголь, на наркотики? Люди не знают, что делать со своей жизнью, как прожить ее и как закончить. Моя же, несмотря на ее странность, в моем старом времени имела самое важное – смысл. А теперь, судя по всему, у меня появились еще и цели. От серьезных до малозначимых.

Серьезная, понятное дело, купить баб, малозначимая, натурально, натаскать уных на варягов. Точно, что опричнина. Тогда понятно, почему и уных дали мало, – как бы Ферзю в голову какая блажь не пришла, с собственной дружиной-то. Все-то у умных людей продумано, не то что у меня – прожил день до вечера, и хорошо. Нет, так нельзя. Надобно мне какое-никакое стратегическое планирование учинить. А с другой стороны, какое может быть планирование, если человек я княжий, пошлют завтра куда Макар телят не гонял – вот тебе и планирование.

Размышляя, бродил я по двору, как неприкаянный, покуривая сигаретку, а за мной по пятам ходила моя суровая собака и поскуливала. Тут я очнулся, присел на корточки и взял свою страшную собаку за морду, собрав ей всю шкуру к носу кучей складок. Чудовище мое неистово завиляло хвостом и даже лизнуть меня хотело, но не достало и начало вырываться, очевидно решив, что такое панибратство и от хозяина долго терпеть не след. Я отпустил его, щенок встряхнулся и поставил мне на ногу передние лапы. А тяжеленькая собачка-то, даром что щенок.

Дед, судя по всему, тоже меня ждал, ибо сидел на лавке, а не появился из ниоткуда. На столе стояли миски и кружки, в очаге потихоньку потрескивало небольшое пламя. Граф на Деда посмотрел очень неодобрительно, тяжко вздохнул, покосился на меня и прошествовал в свой угол.

В доме было чисто, нигде не было ни пылинки, и, судя по всему, были и полы помыты. Словно домовой постарался. М-де (как быстро привыкает человек к новому) – вот уже и забыл, что Дед и есть самый настоящий домовой, то есть нежить, строго придерживающаяся своих правил и требующая их неукоснительного соблюдения от других.

– Вот, Дед, спасибо тебе за заботу, а то заросли бы мы тут лопухами, бабу-то, вишь, я снова не купил! – поблагодарил я Деда. Тот нарочито сурово улыбнулся:

– Не стоит слов, Ферзь, ты по вежеству, и я с тобой как принято. Домовому как-то и непривычно, что хвалят…

– Но приятно же? – засмеялся я, укладывая меч на прибитые к северной стене скобы. Дед и об этом подумал, с утра скоб не было.

– Приятно, конечно, – заулыбался и Дед. – Тут Дворовый интересовался, как коня-то кликать с кобылой? Без клички и животине несподручно.

– Харлей буду коня звать. А кобылу Хонда звать буду.

– Не наши имена-то! – удивился Дед.

– Заморские, но хорошие имена, Дед. Пусть носят, – отвечал я. Если я по чему и скучал в покинутом мире, так по мотоциклам порой. Вот бы по Ростову-то… Сожгли бы тогда точно, и князь бы не помог, думаю. Тут и сыскивать бы не пришлось – чистой воды колдун.

– Хорошо, Харлей так Харлей, Хонда так Хонда. Тебе виднее, скажу Дворовому, пусть к новым кличкам животину приучает, – и с этими словами Дед исчез. Вернулся почти сразу, и мы сели за стол. Все же, как ни крути, а бабу надо. Скоро кошт, что мне в кладовых выдали, кончится, и что делать? Деда на торг посылать или самому переться? Была нужда!

– Думаю я, Дед, бабу купить, – начал было я, но Дед замахал на меня ложкой и покатился со смеху. Я присоединился. Баб-то я который уже день покупаю?

– Пока ты бабу купишь, гляжу я, мхом обрастешь, – выговорил Дед.

– Да я тебе говорю! Ну не сватать же мне девок тутошних, кто отдаст нехристю, сам говорил.

– Верно, не отдадут. Да еще и в «черную избу»! Да еще и рисунки твои на коже – как увидит лапушка-то, потель ее и видывали, – Дед стал серьезен. – Так что покупать тебе надо рабыню, Ферзь. Или несколько, если силенок хватит.

– Завтра не до баб, должны плотники прийти, додзе мое ставить будут. А платит князь, слышь, Дед? – похвалился я.

– Это хорошо, конечно, – проговорил нежить раздумчиво, – но сам, поди, ведаешь, сколь долга любовь у сильных мира сего. Сегодня платят, а завтра?

– Вот потому-то человек, у которого я учился сражаться, жил один, на островке в море. Не хотел с людьми вообще дел иметь. Меня вот принесло к нему морем, взял в ученики.

– Повезло тебе, видать. Не хотел твой наставник умирать и умения с собой брать. Ценил их, видать.

– Видать… А мне теперь бы нести их с умом, да все думаю, Дед, так ли я поступаю, как бы он хотел? Ну вот уных буду учить, думаю, ему бы понравилось, – негромко сказал я.

– Ну ты делай, а там видно будет. Если лежать да думать, толку в том немного, это уж точно, – бодро сказал Дед.

– Это точно, – эхом повторил я.

– А что твои рисунки значат, Ферзь? Или просто так, парсуны? Для красы? – внезапно спросил Дед.

– Есть народ такой, Дед, очень далеко отсюда, так вот они считали, что если рыба-карп пройдет вверх по течению девять порогов и минует особые врата, то станет драконом. Это если вкратце. А воины их считали, что жизнь их схожа с ростом цветка – недолговечна и мимолетна, а нанося такой рисунок, как бы говорили, что готовы умереть в любой момент.

– Оно верно, – подумав, сказал Дед. – Если рыба такой путь проделает, то может и поменяться, и сильно поменяется. Но уж ежели рыба на такое способна, то на что же может оказаться способен человек? И второе верно – жизнь ратная и красива, и полна, да и коротка зачастую.

– Вот что мои рисунки и значат, Дед, – закончил я краткий экскурс по японской татуировке, данный старорусскому нежитю.

После ужина занимался я с собакой, приучая ее к простой мысли, что хозяин в животе ее и смерти волен, равно как и в пасть залезть может, и лакомый кусок вынуть, и миску отнять, и если чего-то нельзя, то нельзя. И завтра будет нельзя, и всегда. С этого я всегда и начинал работу с собаками. Граф обучался с удовольствием, хотя и характер выказывал суровый. Ну за тем и брали, чтобы суровая собака была. Для чужих. Придут уные, хоть запирай псеныша, это какой же вред от такого нашествия? Впоследствии оказалось, что я заблуждался, – Граф уных принял как набег воров и бандитов, которых правильнее всего было бы порешить, но так как хозяин пока такого приказа почему-то не дал, то ладно, пусть дышат. Но чтоб – ни-ни! У него был только один хозяин, все остальное или подлежало охране, или подлежало уничтожению.