Магическая трубка Конан Дойла - Мария Спасская

— Глупенькая ты моя! Ничего не бойся!

— Тебе хорошо говорить, а у меня отец — деспот! — всхлипывала девушка. — Если принесу в подоле, выгонит на улицу!

— Фу, Раечка, как грубо! — кривился студент, целуя подругу в висок, туда, где билась нежная голубая жилка. — «Принесу в подоле!» Как неэстетично. Разве тебе не режет ухо? Будто не ты говоришь, а старуха столетняя из глухой деревни.

— Выгонит и не посмотрит, эстетично или нет, — упорствовала Раиса, отстраняясь. — Ты не знаешь моего отца!

— Никуда он тебя не выгонит, — снова притягивая девушку к себе, настойчиво шептал Никита, покрывая поцелуями ее плечи и грудь, — осенью мы поженимся, так что ни в каком подоле ты не принесешь, а если что, родишь в законном браке.

Сопротивляться было все труднее, ибо красивое лицо Никиты, очень похожего на своего отца, в основном прославившегося ролями благородных испанских грандов и американских шпионов, снилось Раисе по ночам. В отличие от заслуженного папы-брюнета Никита имел вьющиеся локоны медного оттенка, отливающие золотом на солнце, точно лисий мех. Неприступная красавица, контролировавшая каждый свой шаг, сама себе боялась признаться, что дала слабину и позволила себе полюбить студента театрального вуза.

В первых числах августа, на росистой вечерней зорьке Раиса сдалась многодневной осаде, отдавшись Никите прямо там, под их плакучей ивой. На первый взгляд все осталось, как прежде. Она все так же приходила домой до двенадцати, слушала поучения отца и наставления матери, но каждой клеточкой своего обновленного тела ощущала, как в ней зарождается новая жизнь. В конце августа Никита уехал в Москву, а в начале сентября подозрения Раисы подтвердились — она забеременела. Эту новость Раиса до поры до времени решила никому не говорить, дожидаясь, когда приедет Никита, чтобы вместе с любимым, взявшись за руки, прийти к ней в дом и попросить у родителей благословения.

В середине осени Раиса увидела Никиту. Однако приехал он на дачу не один, а с нахальной чернявой девицей, вокруг которой так и увивалась вся его семья. Даже депрессивный Федор Андреевич ненадолго ожил и гоголем ходил перед девицей, сопровождая ее в походах в поселковый магазин и в тонких испанских руках волоча набитые до отказа сумки. К Раисе студент больше не заглядывал, обходя клуб стороной. Оскорбленная гордость и обманутое доверие не могли больше молчать, и Раиса решила действовать.

Подгадав, когда семейные ее избранника уйдут в лес за боровиками, и Никита, не любивший длительные лесные прогулки, останется в доме один, Раиса наведалась к нему сама. Постучав в калитку, она с нетерпением ждала, когда тот, кто завладел всеми ее помыслами, неспешно спустится по ступеням крыльца, вразвалочку пройдет по выложенной плиткой дорожке к воротам и, сделав раздосадованное лицо, распахнет перед нею калитку.

— Привет, любимый! — заходя на территорию дачи, проговорила заведующая клубом.

— Чего пришла? — вместо приветствия хмуро осведомился студент.

— Как-то неласково ты меня принимаешь, — усмехнулась Раиса, направляясь к дому. — Хочу с твоими родителями поговорить о нашей предстоящей свадьбе.

— Куда? — всполошился Никита. — Не о чем тебе с ними разговаривать! Никакой свадьбы не будет!

— Как же так, Никит? Я беременная. Ты говорил, что осенью поженимся.

— Мало ли чего я говорил! К твоему сведению, я уже женат!

— На носатой брюнетке?

— Лена дочь папиного друга — режиссера и в разы эффектнее тебя! И уж точно умнее. Или ты думаешь, я поверю, что был у тебя один? Ты с кем-то кувыркалась все лето, а на меня решила повесить своего будущего младенца? Думаешь, мои родители тебе денег дадут? Ну и дура ты, Райка!

От злости и обиды в глазах Раисы помутилось, она схватила стоящую у сарая лопату и, не отдавая себе отчета в том, что делает, размахнулась и ударила по красивому ухмыляющемуся лицу. Никита упал как подкошенный, а Раиса, не в силах шелохнуться, так и стояла над ним с окровавленной лопатой до тех пор, пока не вернулись из леса родственники покойного. До сих пор в ее ушах стоит вой обезумевшей от горя матери Никиты и серое лицо отца с фиолетовыми губами, которые он то и дело облизывает сухим языком. И испуганные глаза молодой чернявой жены, а теперь уже вдовы ее любимого.

Наряд милиции приехал почти сразу и увез Раису в КПЗ. Были суд, признавший директора поселкового клуба виновной, и колония, в которой убийца родила дочь. Девочку забрали Раины родители, а вскоре и сама Раиса вышла по амнистии и вернулась к ним в Лесные поляны. Место директора клуба уже было занято, да никто и не предложил бы бывшей заключенной возглавить поселковый очаг культуры. Раиса выла от безысходности, ибо постоянно думала о своем Никите. Выла и пила.

А напиваясь, видела его как живого, только с разрубленным лопатой лицом. Любимый стоял перед Раисой и осуждающе качал окровавленной головой, точно вопрошая: «За что?»

Глядя на маленькую Асю, как две капли воды похожую на красавца студента, Раиса плакала и просила у дочери прощения, пугая малышку и называя ее Никитой. Видя, что Раиса пропадает, строгий отец перед самой своей кончиной выхлопотал для дочери место санитарки в скорбном доме. Устроившись на работу, Раиса словно обрела почву под ногами и много лет бежала туда, точно на свидание. Да это и были самые настоящие свидания. Ибо в одной из палат лежал духовидец, который передавал Раисе весточки от ее Никиты.

Англия, 1906 год

Туи умерла холодным летним днем, когда на затянутом тучами небе не проглядывал ни единый луч солнца и землю орошал затяжной серый дождь. Сэр Артур отнесся к кончине супруги спокойно, по-будничному распорядившись о похоронах и пригласив на них мисс Леки. Кроме спиритуализма, горячим приверженцем которого он стал, да подруги, писателя, похоже, больше ничто не волновало. После похорон Джин Леки так и не покинула дом овдовевшего друга, оставшись в нем полноправной хозяйкой. Не прошло и года со смерти Луизы, как сэр Артур женился второй раз.

Даже со стороны бросалось в глаза, что Конан Дойль страстно влюблен в свою молодую жену. Альфред заставал сэра Артура за сочинением глупых записочек, преисполненных нежных словечек, которых никогда не находилось для Туи. Стоя за спиной патрона, секретарь с раздражением следил за самопишущим пером, выводящим на сложенном вчетверо листе бумаги: «Моему ангелу», «Моей драгоценной», «Родной любимой», «Чудесной храброй девочке».

А «чудесная храбрая девочка», добившаяся того, чего так страстно желала последние десять лет, вертела ослепленным чувствами супругом, как хотела. Альфред давно заметил, что Джин всегда мечтала быть в центре внимания. И вот теперь эта ломака с театральными жестами и жеманными ужимками демонстрировала всем свою власть над знаменитым титулованным Конан Дойлем. С особой болью Альфред наблюдал, как мачеха обращается с детьми Туи.

Если младшего, Кингсли, отправили учиться в Итон, то восемнадцатилетняя Мэри уже окончила школу и полагала, что будет жить вместе с отцом и мачехой в Уиндлшеме. Но наступило лето, и девушку поспешно отослали в Дрезден обучаться музыке. Альфред несколько раз слышал, как Мэри слезно умоляла отца не удалять ее из дома, но Конан Дойль и слушать об этом не хотел. Секретарь не сомневался, что это новая жена сэра Артура не хочет видеть Мэри рядом с собой, желая безраздельно властвовать над писателем и опасаясь постороннего влияния на супруга.