Дело марсианцев - Олег Никитин

– Неплохо у немцев готовят, – одобрил Тихон.

Затем он приступил к детальному осмотру комнатушки. Невзирая на малость места, мебели в ней было натолкано порядком, и вся, в общем применялась по назначению. Вот только книжная полка была занята необработанными каменьями разного сорта и расцветки, довольно приятными на вид.

Одежды, обуви, шляп и париков у простого экзекутора нашлось немало, по нескольку штук каждого сорту. Особо привлекли внимание поэта плоские туфли с небольшой пряжкой и низким каблуком, недавно вошедшие в моду – сам он таковые пока не успел заказать.

– Ухватистый типчик, однако, – подумал Тихон в голос и уловил в ответ сдавленное мычание.

Плененный враг извивался, будто пиявка, и силился выплюнуть кляп. Глаза его были выпучены и полны ненависти к незваному гостю, который с усмешкою расселся над ним на стуле и поставил тяжелую ногу ему на живот. Тот же кулак, что оставил след на лбу Анкудина, вновь возник перед носом экзекутора и принудил того затихнуть.

– Заорешь – вырежу на морде елдак, – сообщил поэт и вынул из ножен кинжал. Сейчас он был даже доволен, что провел немало развеселых минут в кабаке, где и нахватался от простого люда нужных словечек и зловещих фраз. – Ну как, согласен на такой исход?

Тать истово замотал головой. Граф Балиор выдернул из его зубов жеваный конец одежды и приставил к носу клинок.

– Хоть сие и противно моей природе, однако память дает позволение, – вздохнул он. – Пистоль на меня наставлял, Акинфия ранил… Бог меня простит, коли я такого мерзавца пощекочу.

– Это не я, – прошипел Накладов.

– Узнал я твою рожу, не запирайся.

– Не я ранил твоего друга.

– А кто, Филимон? Зачем ты его ждал?

– Хоть бы и он, тебе-то что за печаль?

– А то, что мой друг сейчас при смерти от лихорадки мучается, – вскипел поэт и зло рванул на кошевнике ворот аби, отчего и вторая пуговка отскочила. – Мне его жизнь стократ важнее, чем твоя, сволочь ты паскудная.

Он и сам не ожидал от себя такого свирепого порыва, но мерзкая физиономия, и особенно костистый носище усатого татя заставляли его трепетать от омерзения и ненависти. Ишь, щеголь какой выискался! Отменные угощения пожирает, да цирюльника среди дня визитами тешит, в то время как Акинфий страдает от боли, а несчастная Манефа коротает часы в сердце мрачной горы!

– Что вы делали в руднике и как прознали о Маргаринове, отвечай.

– Струйские крестьяне видали, как марсианцы поволокли туда Манефу, а князь уже Дидимову срочно сообщил. От него и получили наказ разобраться, что да как.

– Почему девушка до сих пор не с отцом?

– Откуда ты знаешь? Давно уж дома, поди, а ты тут кинжалом размахиваешь. Смотри, Буженинов о том прознает, так в острог угодишь надолго… Купно с дружком твоим Акинфием.

– Складно брешешь…

Накладов заметно успокоился и глядел на пленителя с холодной ненавистью, уже без испуга, и даже слегка кривил тонкие губы в презрительной усмешке. Хотя делать резкие движения избегал, памятуя о клинке, что был направлен ему в горло.

– На дубе ты хоронился? – вдруг спросил Тихон и вперил во врага пристальный взор.

Против воли тот вздрогнул всем телом и в ужасе уставился на поэта, однако в тот же миг совладал с собою – и прежняя усмешка тронула его рот. Так что Тихон не сумел сообразить, то ли сомнение в здравом уме графа Балиора была причиною такой перемены, то ли нежданное проникновение в темные делишки заговорщиков.

– Кого подстерегал, не Манефу ли?

– Не знаю, о чем толкуешь… Я не обезьяна, чтобы по деревьям лазать.

Тихон поднялся, напоследок так придавив сапогом злодея, что тот скрипнул зубами – но промолчал, лишь следя за противником бешеными глазами. По всему выходило, что несчастный экзекутор ни в чем не виноват и даже отчасти благороден, раз выручил Манефу из лап похитителя. Можно сказать, чудеса благородства явил, не убоявшись последовать за Акинфием и пресечь преступную любовную горячку.

– А как твоего хозяина кличут, что в вертепе распоряжался? – вновь подступился поэт.

– Приказчик это дидимовский, тебе-то что за печаль…

– Оружием, значит, вас сам заводчик снабдил?

– Вот что я тебе скажу, Балиор, – прошипел тать. – Ты сейчас освободи меня да ступай себе с миром, отправляйся в свою Разуваевку. За то будешь в покое и безопасности жить, и Маргаринову ничего не сделается, только пусть и он носа в рудник больше не кажет и совсем о Манефе забудет. Да и ты выкинь ее из головы, не про вас девица…

– Это ты сам, своею волей нам такое безмерное счастие даруешь? – презрительно хмыкнул Тихон и приподнял Анкудина за ворот. Увы, все слабые пуговки уже отвалились. – Ты, червь непотребный, указывать смеешь, как мне поступить?

Тот промолчал, прищурившись и не сводя взгляда с зажатого в кулаке врага кинжала.

– Ну, чего замолк?

– Меня послушают, – наконец выдавил Накладов.

– А сейчас ты меня послушай, гаденыш. Я сейчас пойду с Буженинову с вопросом, не явилась ли Манефа к отцу и каково ей у марсианцев пришлось, ежели все-таки явилась. А ежели ее до сих пор нет, и про Устьянский рудник расскажу, где вы невинную девушку прячете и золотые червонцы льете, и про дуб вековой, как ты Собрание опустошить намечал, по веткам ползал. Ничего возразить не имеешь?

– Невинную!.. – сдавленно хрюкнул Накладов и зашелся в кашле.

– Что ты сказал? – угрожающе наклонился к нему поэт.

– Сам-то ты марсианец! Иди, иди к коменданту, пусть он тебя за соучастие в умыкании арестует. Эх, отчего мы вас в руднике-то не прикончили! Чуял ведь, неприятностей только наживем, отмахиваясь потом от эдаких, что не в свои дела путаются и честных людей прирезать мечтают.

Тихон едва сдержал естественный порыв и не повторил давешний крепкий удар по ненавистной роже. Диавол сомнения, невзирая на всю его предубежденность против этого омерзительного усача, уже поселился в нем и подточил уверенность Тихона в своей правоте. А ведь складно у экзекутора вышло, как ни крути. И Тихон – не Председатель палаты уголовных дел, чтобы выносить приговор. Пока доказательств злого умысла нет, Анкудин Накладов ни в чем не виновен, разве что в точном исполнении приказа начальства и освобождении Манефы из тенет похитителя.

То есть прав во всем и достоин поощрения! В чем же его обвинять? Личная ненависть к татю за причиненное унижение в катакомбах – не повод для тайной расправы. И подделкой червонцев Накладов вряд ли ведает, не того полета птица, слишком уж мелок.

– Одно только непонятно, – сказал вдруг Анкудин с ухмылкой. – Как же так вышло с марсианцами-то? Неужто наш славный ученый Марганиров спелся с пришлецами и подбил их на умыкание девицы? А?

– Что же вы не чудились вовсе, когда Манефу в обществе Акинфия застали?