Безумное танго - Елена Арсеньева

Да, ей все было ясно… говорят же, чужую беду руками разведу!Когда Юрий начинал азартно доказывать, что добренькая тетенька Фаина Малютинаспровадила опальную медсестричку в Амман, вернее, в рабство продала, потому чтохотела убрать с дороги свидетельницу убийства, совершенного под видомделикатной операции, глаза у Алёны становились дикие, она начинала задыхаться ичуть ли не в полный голос кричать, что этого быть не могло, что Фаина тварь,конечно, подлая, но не безумная же дура! Зачем ей подставлять под удар центр,бывший делом ее жизни и тщеславия, центр, куда были вбуханы дикие деньги, дело,еще только начавшее приносить по-настоящему хороший доход? Это же все равно,что резать курочку, несущую золотые яйца! Основная черта Фаины – жадность кденьгам, это успели накрепко усвоить все сотрудники центра «Ваш новый образ»,она ни за что не стала бы ставить под удар свое благополучие.

И какая связь могла быть между преуспевающей докторшейпрестижного заведения и торговкой с Мытного рынка? Или Надя некогда обсчиталаФаину, может быть, продала ей гнилые мандарины, и теперь та свершила страшнуюместь? Вдобавок Алёна сама, своими руками открывала упаковку с самбревином,сознания она при этом не теряла, в анабиоз не впадала, так что никак не моглаФаина подменить ампулу!

– А когда ты за йодом выходила? – с невинным видомподсказывал Юрий. – Почему, кстати, исчез из аптечки этот йод? Ты вышла, аФаина достает ампулу с инсулином из кармана, кладет на твой столик рядом сошприцем, где только что был самбревин, а его прячет. Сколько на это нужновремени? Секунда? Две? Три?

– Две или три, – невольно соглашалась Алёна. – Ноэто чепуха. Если так, почему Фаина выводила меня из-под следствия? Зачем спряталаампулу? Логики нет. Если она хотела свалить на меня убийство, так и валила бы.

– Это у тебя нет ни грамма логики, – начинал сердитьсяЮрий. – Сама же доказывала мне, что она не могла позволить нанести уронрепутации центра. И на тот случай, если ты вдруг начнешь шевелить мозгами инехорошо удивляться, тебя надо было спровадить подальше.

– Ага, – издевательски кивала Алёна. – И тогдаФаина позвонила в Амман знакомому работорговцу, тряхнула своими связями сиорданской мафией… Так, что ли?

– Откуда мне знать, какие у нее связи? – пожималплечами Юрий. – Факт тот, что именно она пристроила тебя на это «хорошее,денежное место». Верно?

– Ну…

– А зачем?

– Не знаю… Не знаю! Не могу поверить, что это всевзаимосвязано! Детектив какой-то дурацкий получается!

Ну вот! У него – фантастика, у нее – детектив. Однако вотличие от Юрия, который намеревался немедленно, буквально при первойвозможности выяснить с Саней Путятиным отношения, Алёна не собиралась нивстречаться с Фаиной, ни звонить ей. И стоило Юрию коснуться в разговоре этойтемы, как она умолкала, отводила глаза и замыкалась в скорлупу такойотчужденности, которую правильнее было бы назвать броней. Алёна недвусмысленнодавала ему понять, что в ее новой жизни ему нет места, и это так ранило его,так неожиданно больно ранило, что он старался не думать, как это будет: вот ониприедут в Нижний, вот возьмут такси, доедут до ее дома – и что? И все?

Думай не думай, гони от себя эти мысли или дай им волю, апроклятая минута настала наконец: такси, которое они без проблем взяли напривокзальной площади (вернее, это их взял штурмом низенький, широкоплечий,белобрысый таксист, выиграв сражение с многими конкурентами!), пробралось поулице Высокова, свернуло, переваливаясь на колдобинах, в проулок… Не горело ниодного фонаря, и во всех окрестных домиках было темно – здесь, на этойсовершенно деревенской улочке, по-деревенски рано ложились спать, хотяневдалеке, за оврагом, сверкали огнями многоэтажки Верхних Печер, одного изсамых больших городских микрорайонов.

– Дальше куда? – притормаживая на углу, недовольноспросил таксист, который, заполучив их в свою собственность, мгновенно утратилрыночную обходительность, превратившись в типичного хамоватого «совка». –Темно, как у негра в заднице.

Дорожка, конечно… Надо бы добавить за такую дорожку!

– Не надо, – ответила Алёна. – Я здесь выйду.Во-он там мой дом, над самым оврагом, в двух шагах. Возьмите деньги. Потом,значит, отвезете молодого человека на Горького, угол Студеной. Спасибо. Ну,пока!

Это легковесное словечко адресовалось Юрию. Он дернулся быловперед, даже схватил Алёну за руку, но тотчас разжал пальцы. Вроде бы они стораз обсуждали проблему его вынужденного иждивенчества, сто раз Алёна возмущенноповторяла, что на такую чепуху не стоит обращать внимания, он живет вовсе не заее счет, а оба они живут за счет проклятущего Алима, гори он огнем в своеммагометанском аду, – а все-таки судороги ущемленного самолюбия то и делоскручивали его в самые неподходящие моменты. Вот как сейчас, например, когдаона заплатила таксисту и за него.

Нет, не об этом надо было думать, надо было вцепиться в нееобеими руками и не отпускать, попросить разрешения проводить до крыльца,посмотреть, как там у нее дома, не учинила ли какого безобразия сестрица, аесли это безобразие все-таки имеет место, позвать Алёну к себе, без всякихзадних мыслей, просто переночевать, прийти в себя… Но Юрий слова не могтолкового сказать, только прохрипел:

– Ну, пока. Спасибо…

– Не за что! – отозвалась Алёна так же легко и весело,открывая дверцу со своей стороны.

– Постой! – встрепенулся вдруг Юрий. – Мой телефон30…

– Не надо, – перебила она. – У меня плохая памятьна телефоны, а здесь слишком темно, чтобы записать.

– У меня, между прочим, свет работает, – обиделся вдругводитель, но демонстрировать достоинства его «Волги» было уже поздно: Алёнапроворно выскочила из машины и, держа на отлете пластиковый пакет (купленный навокзале в Москве, потому что трофейный, из Аммана, все-таки порвался в поезде,в толчее, жаре и суматохе плацкартного вагона), быстро зашагала вперед, иногдаоступаясь на колдобинах.

– Ну что ж, долгие проводы – лишние слезы, – философскизаключил таксист и, резко, виртуозно развернув автомобиль на крохотном пятачке,начал выбираться на шоссе.

Юрий обернулся. Показалось или высокая тонкая фигура тожеобернулась? Или это просто белая сирень веткой дрогнула? Он изо всех силвсматривался в сгущающиеся сумерки, но ничего не разглядел.