Страх. Как бросить вызов своим фобиям и победить - Ева Холланд

Лицо у меня перестало перекашиваться в гримасе «сейчас заплачу». Изжога, которая начала мучить меня во время сеансов, когда мы фокусировались на отрицательных эмоциях, отступила. Плечи расслабились. По мере того как стабилизировалось тело, печаль моя начала рассеиваться. Я чувствовала себя лучше.

Через две недели я вернулась в кабинет Свеньи. Как и во время последнего сеанса, она попросила меня расположиться на кушетке, выдала капсулы, настроенные на мой любимый ритм и интенсивность, и я поделилась с ней историей крушения «тойоты».

Рассказывая ей о той поездке, а потом о том, что я помнила о самой аварии и ее последствиях, я держала в руках капсулы и чувствовала, как двигаются глаза за закрытыми веками. Эта пульсация, движения глаз, похожее на сон состояние медитации – все было точно так же. Но, в отличие от предыдущего раза, я не была расстроенна и взволнованна, рассказывая о самой аварии. Я попыталась объяснить, насколько спокойно себя чувствовала, когда внедорожник полетел через шоссе, как сидела за рулем, уверенная, что все будет хорошо. Я обнаружила, что почти смеюсь, когда это вспоминаю, насколько нелепо было так думать, сидя во вращающемся автомобиле.

Само опрокидывание было полной неразберихой, непосредственно после этого я была в шоке, брела по канаве в заляпанных снегом очках, а на голове росла шишка. Негативные чувства возникли лишь позже, после поездки в машине скорой помощи. Я не расстраивалась до тех пор, пока мой друг Райан не зашел из-за занавесок в мой уголок в палате экстренной помощи, где я сидела в больничном халате, чтобы забрать меня домой. Я посмотрела на него, сказала: «Райан, моя машина!» – и начала плакать.

Но, в отличие от аварии на «субару», долгие дни и даже недели после которой я чувствовала себя мрачно и неприкаянно, авария на «тойоте» почти не затронула меня эмоционально. Я помню, что немного боялась и беспокоилась о своей шее, когда узнала, что там растяжение. И это практически все.

В кабинете Свеньи я по большей части чувствовала себя прекрасно, пока мы работали с этой историей, и ни капельки не ощущала отчетливую боль и печаль предшествующего сеанса, только немножко сжалась грудь, когда я рассказывала о своем кратком пребывании в больнице, где у меня была истерика. Мы сосредоточились на этом чувстве на протяжении серии пульсаций, и оно понемногу исчезло.

Как сказала Свенья, мое спокойствие во время аварии, вероятно, защитило сознание от травмы, которую мог вызвать этот случай. Я не боялась тогда, поэтому и воспоминания отложились в том же ключе. Когда она это объяснила, до меня вдруг дошло: конечно! Это было совершенно, интуитивно верно: наши собственные чувства страха и боли могут стать причиной более поздней травмы в той же степени, что и само событие. Я подумала о том, как травма, вызванная одним и тем же событием (взрывом, терактом), по-разному проявляется у разных людей. По-видимому, очень многое зависит от тех самых карт тела, о которых писал Антонио Дамасио, о посланиях, которые направляются в мозг: «Мне больно», «Я боюсь», «Я в опасности».

Бессел ван дер Колк описал феномен под названием «неотвратимый шок». Когда кто-то находится в ситуации опасности или угрозы и у него нет возможности этого избежать, нет способов действия для обеспечения собственной защиты, его травма усиливается или осложняется. Чувство беспомощности, по-видимому, усиливает последствия события в сознании. Помните собак Павлова, которые чуть не утонули? Ван дер Колк пишет: «Во время потопа сидящие в клетках собаки были физически обездвижены, клетки стали для них ловушками, но ведь их тела были запрограммированы на то, чтобы убежать и спастись перед лицом смертельной угрозы». Именно то, что они оказались в ловушках, рассуждал в то время Павлов, частично явилось причиной их возникшего позже сокрушающего страха. Я обратилась к своим воспоминаниям об аварии на «субару», вспомнила свои бесполезные крики, как я скользила в канаву. На «тойоте» я тоже оказалась в ловушке, но не знала об этом. Я чувствовала себя уверенно, контролировала ситуацию, потому что думала, что знаю, чего ожидать. Конечно, я ошибалась, но в конечном итоге мое беспечное спокойствие меня защитило.

Когда я это поняла, мы со Свеньей довольно быстро покончили с аварией на «тойоте». После этого перешли к джипу, и все стало опять мрачно. Как и в предыдущем случае с «тойотой», я смогла немножко пошутить и посмеяться, пока рассказывала эту историю. Я вспомнила смешные моменты: то, что человек, который в меня врезался, купил мне бургер с палтусом в моей любимой закусочной на Аляске; странное, почти комичное ощущение, когда я обнаружила осколки стекла на теле. Но я помнила и то, какой одинокой и странной ощущала себя той ночью в мотеле в Токе, сознавая, что избежала смерти, не вполне понимая, что это означает; я отчаянно желала увидеть родителей, чувствуя возрастающую решимость прожить мою вновь обретенную жизнь как можно правильнее. И никуда было не деться от силы воспоминания о том, как перед столкновением я закрыла глаза. «Вот и все».

Свенья сконцентрировала внимание на одном факте моей рассказанной истории: после аварии джипа я перестала доверять другим водителям. Я сказала, что теперь постоянно начеку, смотрю на их колеса и желтую разделительную полосу и все время жду, не пересекут ли они ее и не врежутся ли в меня. Вся система дорожного движения (на самом деле система общества в целом) основывается в общем-то на вере в то, что все остальные тоже будут соблюдать правила системы, но в той аварии моя вера была полностью уничтожена. Однако Свенья пыталась сделать так, чтобы я посмотрела на свою бдительность с другой стороны. Она сказала, что в определенных пределах это внимание и готовность ко всему делали меня лучше как водителя. Разве не так? Я рассказала ей, что некоторые из моих друзей подсмеивались над моими «навыками ниндзя», приобретенными после той аварии, хвалили мою быструю реакцию и то, как я успешно вырулила с пути приближающейся смерти. Свенье это понравилось, и она предложила несколько утверждающих фраз, с которыми мы могли бы поработать на следующих сеансах с пульсирующими капсулами. Пока глаза двигались туда-сюда за закрытыми веками, она заставила меня произносить «Я спаслась», «Я – ниндзя».

Это звучало глупо, но, в отличие от утверждений, которые я придумывала, когда мы говорили об аварии на «субару», это все-таки звучало убедительно. Свенья еще раз подчеркнула, что благодаря недостатку доверия я смогу водить лучше, и я почувствовала, как что-то вполне ощутимое внутри сдвинулось, как будто какая-то шестеренка повернулась и встала на место.

В тот день после сеанса со Свеньей я села в машину и поехала на север по шоссе Клондайк. Я была волонтером на Yukon River Quest, грандиозной (715 километров!) гонке на каноэ и каяках. В течение следующих нескольких дней я должна была следовать за ними по дороге.

Почти сразу же я почувствовала, что что-то изменилось. Тревога и ужас уже не набирали силу вместе со стрелкой на спидометре. Я была способна вести машину с нормальной, пусть и на нижнем пределе, скоростью, допустимой на трассе. И передо мной не возникала картина моей собственной смерти. Я больше не представляла, как машина соскальзывает с дороги в канаву за каждым поворотом. Да, дорога была сухая, погода хорошая, но тем не менее! Я чувствовала себя лучше, спокойнее, чем за все время с момента аварии на «субару». Я смотрела по сторонам и слушала музыку, я расслабилась. Я наслаждалась поездкой.