Торговец кофе - Дэвид Лисс

— Вы собирались подать этому нищему. Почему вы отказываетесь подать мне? Из простого упрямства?

— Горсть стюверов вам поможет, Иоахим? Если это так, возьмите их от всего сердца. Я полагал, такая сумма будет для вас оскорбительна.

— Будет! — резко сказал он. — Несколько стюверов взамен пятисот гульденов, которые вы у меня отняли?

Мигель вздохнул. Как жизнь может дарить такие надежды и такую скуку в одно утро?!

— Мое финансовое положение несколько расстроено в настоящее время, но через полгода я смогу предложить вам больше — смогу помочь вам осуществить этот ваш план и сделаю это с радостью.

— Полгода? — Голос Иоахима стал визгливым. — Вы бы согласились валяться на вонючей соломе и питаться помоями полгода? Моя жена Клара, которой я обещал хорошую счастливую жизнь, продает пироги на улице за Ауде-Керк. Через полгода она станет шлюхой. Я пытался отправить ее к родственникам в Антверпен, но она и слышать не хочет об этом дрянном городе. Вы думаете, мы можем ждать полгода?

Мигель подумал о жене Иоахима, Кларе. Он встречался с ней раз или два, она произвела на него впечатление сильной и разумной женщины и, безусловно, была намного красивее мужа.

Мысль о симпатичной жене Иоахима смягчила Мигеля.

— У меня с собой почти нет денег, — сказал он. — Впрочем, в другом месте у меня их тоже почти нет. Но я могу дать вам два гульдена, если это поможет решить ваши насущные проблемы.

— Ничтожные два гульдена — это только для начала, — сказал Иоахим. — Я буду считать это первым взносом в счет компенсации пятисот гульденов, которые я потерял.

— Сожалею, если вы полагаете, что пострадали, но меня ждут дела. Я не могу больше с вами разговаривать.

— Какие такие дела? — спросил Иоахим, загораживая ему путь. — Какие могут быть дела без денег?

— Могут, поэтому в ваших интересах не мешать мне.

— Как вы можете быть настолько жестоки ко мне? — сказал Иоахим, переходя на португальский с сильным акцентом. — Человеку, который потерял все, нечего больше терять.

Некоторое время назад, когда отношения между ними были более доверительными, Мигель сказал что-то о себе на португальском и был удивлен, когда Иоахим ответил ему на том же языке. Потом он засмеялся и сказал Мигелю, что в таком городе, как Амстердам, никогда нельзя думать, что твой собеседник не понимает языка, на котором ты говоришь. Возможно, Иоахим перешел на португальский, дабы показать, что между ними существует опасная связь, что он осведомлен о порядках, принятых у португальских евреев, в том числе о влиятельности маамада. Означал ли переход на португальский угрозу, намек на то, что если Иоахим не получит желаемого, то сообщит совету, что Мигель служил посредником для иноверцев?

— Меня нельзя запугать, — сказал Мигель на голландском и выпрямил спину.

Иоахим толкнул Мигеля. Несильно — это был скорее жест пренебрежения, небольшой толчок, заставивший Мигеля шагнуть назад.

— Я думаю, — сказал Иоахим, пародируя акцент Мигеля, — что вас можно запугать.

Мигель растерялся. Достаточно того, что Иоахим пугал его маамадом, угрозы физического насилия Мигель не потерпит. Но что он мог сделать? Ударить его? Бить сумасшедшего само по себе опасно. Более того, Мигель не мог рисковать и идти на прямой конфликт с голландцем. Маамад изгонит его из общины, не колеблясь. В Лиссабоне Мигель бы не задумываясь избил этого ненормального до крови, но здесь ему остается только беспомощно стоять.

Почувствовав нерешительность Мигеля, Иоахим обнажил свои гнилые зубы в зверином оскале.

Мигель почувствовал, что на них смотрят прохожие: опрятно одетый еврей спорит о чем-то с нищим. Будь они среди португальцев-католиков, проявляющих свое любопытство открыто, эта странная пара была бы окружена толпой служанок и крестьянок, которые смотрели бы на них с нескрываемым весельем, утирая запачканные мукой руки о фартуки, смеялись и отпускали бы шуточки, словно этот спор затеян для их развлечения, наподобие кукольного театра. Но здесь, среди голландцев, принявших близко к сердцу интроспективную доктрину реформированной Церкви, любопытствующие вежливо отводили взгляд, словно подсматривать за чужой жизнью было постыдным. Безусловно, у них хватало и своих забот.

— Мы понимаем друг друга, — сказал Иоахим. — Я возьму эти два гульдена.

Мигель сделал шаг назад, но считал, что это было значительным отступлением.

— Вы ничего от меня не получите. Я проявил доброту, а вы отплатили мне дерзостью. Держитесь от меня подальше, не то вонючая солома и помои покажутся вам величайшей роскошью на земле.

Мигель развернулся и зашагал по направлению к бирже, стараясь идти как можно быстрее, несмотря на то что ноги его стали тяжелыми, а колени плохо гнулись, надеясь своей решительностью смягчить неловкость ситуации. Он мысленно переживал инцидент снова и снова. Надо было дать несчастному два гульдена. Надо было дать не два, а десять. Сделать что угодно, чтобы он ушел.

— Будь проклята моя гордость, — пробормотал он.

Сумасшедший может сказать что угодно и кому угодно, включая маамад. Если Паридо узнает, что Мигель служил посредником для иноверца, все его заверения в доброй воле рассеются как дым.

Еще совсем недавно Мигель мог бы даже ударить Иоахима, невзирая на возможные последствия. Но теперь ему было что терять. Он не вправе рисковать своими новыми планами из-за какого-то раздосадованного неудачника. Хорошо бы утопить Иоахима в канале.

Ханна любила ходить на рыбный рынок в часы работы биржи, так как дорога туда шла через площадь Дам, и порой она могла видеть издали Мигеля. Он не замечал ее, занятый разговором с каким-нибудь важным торговцем, всегда уверенный в себе, потирающий в задумчивости свою короткую бородку. Иногда он смеялся и похлопывал собеседника по спине. Она никогда не видела Мигеля таким непринужденным, как на площади Дам, и ей хотелось верить, что этот приятный и довольный собой человек и есть настоящий Мигель, чувствующий себя как дома в тени роскошного здания ратуши и знаменитой биржи и каким он снова станет, лишь только освободится от долгов и от ига своего брата.

Даниель пристрастился к сельди после их приезда в Амстердам и требовал подавать ее трижды в неделю, тушеную или в соусе с изюмом и мускатным орехом, а иногда жаренную в сливочном масле с петрушкой. У продавцов на рыбном рынке были сотни способов продать тухлую селедку, но Аннетье знала все их хитрости. Она могла сразу определить, не натерты ли самые аппетитные на вид образцы растительным маслом, не подкрашены ли, не подсолены ли, чтобы скрыть запах гниения. Купив рыбу, женщины перешли через площадь Дам, чтобы приобрести овощи и, поскольку Даниель был, как никогда, щедр в то утро, фрукты на десерт после ужина. Занимаясь покупками, Ханна то и дело поглядывала в сторону биржи, не зная, когда выпадет случай и она увидит Мигеля в лучах его финансовой славы.

После посещения церкви Аннетье была необычно добра к ней. Она ничего не знала о мимолетной встрече Ханны с вдовой и не догадывалась, почему Ханна вернулась такая печальная. Девушка привела ее домой и напоила горячим вином, щедро сдобренным гвоздикой. Она приготовила листовую капусту для улучшения крови, но если улучшение и наступило, по Ханне этого было не видно. Аннетье шутила с ней, дерзила, тыкала пальцами ей в бока и по очереди то целовала, то щипала ее щеки, но ничто не помогало. В конце концов девушка смирилась с новым, унылым настроением Ханны и объявила, что не собирается тратить время, пытаясь развеселить такую мрачную и безучастную особу.