Онича - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Видя, что ситуация выходит из-под контроля, Симпсон с гостями укрылся в доме. Успел позвонить резиденту — как раз перед тем, как бунтовщики повалили столб, — и резидент поднял по тревоге казарму.

Финтан оказался у дома Симпсона одновременно с военным грузовиком. Когда он увидел особняк, страх сдавил ему горло. Небо в клубках облаков было таким красивым, деревья такими зелеными, казалось просто невероятным, что тут творится насилие.

Прибыл верхом лейтенант Фрай, солдаты заняли позицию, оцепив участок перед большой ямой с грязной водой. Слышались голоса каторжников, крики женщин. Лейтенант отдавал в рупор приказы на пиджине, из-за эха слов было не разобрать.

Англичане наблюдали за сценой с террасы белого дома, наполовину скрытые колоннадой. Финтан узнал белый китель Джеральда Симпсона, его светлые волосы. Заметил англиканского пастора и людей, которых не знал. Рядом с Симпсоном стоял какой-то приземистый тучный человек с очень белым лицом, в пробковом шлеме. Финтан подумал, что это, должно быть, преемник Джеффри, новый агент «Юнайтед Африка» со странной фамилией Шексон. Никто не шевелился; все ждали, что будет дальше.

Оставшиеся скованными каторжники больше не кричали из ямы, перестали угрожать. Их лица, обращенные к полукругу солдат, блестели от пота. Они сгрудились у кромки грязной воды и из-за цепи, соединявшей их лодыжки, стали похожи на внезапно отключенные автоматы. Освободившиеся каторжники отступили к ограде. Попытались сломать ее, но не сумели, лишь кое-где покорежили сетку. Они еще кричали время от времени, но это была, скорее, предсмертная песнь, мрачный и покорный судьбе зов. Солдаты не двигались. Сердце Финтана громко стучало в груди.

Потом раздались вопли. Зрители покинули террасу и устремились внутрь дома, опрокидывая плетеные кресла и столы. Глянув в сторону грязной ямы, Финтан увидел дым. Скованные каторжники бросились вперемешку на землю. Только тут Финтан осознал, что слышал выстрелы. К подножию решетки упали тела. Какой-то очень высокий, голый по пояс чернокожий, один из зачинщиков, наполовину повис на ограде, словно сломанная кукла. Это было ужасно — винтовочный дым и тишина, пустое небо, белый дом с исчезнувшими зеваками. Солдаты ринулись по склону с винтовками наперевес, через мгновение подмяли под себя каторжников и скрутили.

Финтан бежал по дороге. Его босые пятки стучали по красной земле, воздух обжигал горло, словно крик. В конце улицы, у последних домов, на последнем дыхании он остановился. В его голове грохотали выстрелы.

— Давай скорей! — Это была Марима. Она схватила его за руку и потащила.

Финтан безропотно подчинился выражению ее гладкого лица, говорившему: опасно, нельзя здесь оставаться. Она довела его до «Ибузуна». Всякий раз, когда им попадалась на дороге группа людей, спускавшихся к реке, Марима закрывала Финтана полой своего покрывала.

May ждала в саду, на самом солнцепеке. Она была бледна.

— Я так испугалась. Это ужасно. Что там случилось, внизу?

Финтан пытался говорить, рыдал:

— Они стреляли, они их убили. Стреляли по закованным людям. Те упали. — Он стискивал зубы, чтобы не заплакать. Ненавидел Джеральда Симпсона, резидента с его женой, лейтенанта, солдат и особенно Шексона. — Хочу уехать отсюда, не хочу больше здесь оставаться.

May прижимала его к себе, гладила по волосам.

Позже в тот же вечер, после ужина, Финтан заглянул к Джеффри. Тот лежал в постели, одетый в пижаму, бледный и худой. Читал газету при свете керосиновой лампы, почти уткнувшись в нее лицом, потому что был без очков. Финтан заметил вмятинку, оставленную очками на его переносице. И в первый раз подумал, что это его отец. Не незнакомец, не самозванец, а его собственный отец. Он познакомился с May не по объявлению в газете, не завлекал в ловушку, суля златые горы. May сама его выбрала, полюбила, вышла замуж, и у них было свадебное путешествие, в Италию, в Сан-Ремо. May так часто о нем рассказывала в Марселе, говорила о море, о колясках, ездивших вдоль пляжа, о воде, что была такой теплой, когда они купались ночью, о музыке в беседках. Это было до войны.

— Как ты, boy? — спросил Джеффри. Без очков его голубые глаза были очень яркими и молодыми.

— Нам скоро придется уехать? — спросил Финтан.

Джеффри немного подумал.

— Да, ты прав, boy. Думаю, теперь пора уезжать.

— А как же твои поиски? А история царицы Мероэ?

Джеффри засмеялся. Его глаза блестели.

— А, так ты все знаешь? Верно, я же тебе кое-что рассказывал. Мне бы надо съездить на север, а также в Египет, в Судан. И к тому же есть документы. В Британском музее, в Лондоне. Затем… — он поколебался, словно все это с трудом обретало смысл, — …затем мы вернемся, года через два-три, когда ты немного продвинешься в учебе. Будем искать новое Мероэ выше по течению, там, где река выписывает большое «W». Поедем в Гао, туда, где все началось: бенин, йоруба, ибо. Будем искать рукописи, надписи, монументы. — Вдруг усталость опустошила его взгляд, голова вновь упала на подушку. — Позже, boy, позже.

Той ночью Финтан, прежде чем заснуть, уткнулся лицом в шею May, как делал когда-то, в Сен-Мартене. Она гладила его по волосам, пела ему детские песенки на лигурийском диалекте, ту, которую он особенно любил, про мост через Стуру:

Al tram ch'a va Cairoli

Al Bourg-Neuf as ferma pas!

S'ferma mai sul pount d'ia Stura

Per la serva del Cura.

Chiribi tantou content quant a lou sent

Che lou cimenta!

Ferramiu, ferramiu, ferramiu,

Sauta giu![58]

На рассвете Окаво спустил длинную пирогу на воду реки. Ойя сидит на носу, на своем любимом месте. За спиной у нее привязан ребенок, большим куском синей ткани. Время от времени она передвигает его к груди, чтобы пососал молока. Это мальчик, она не знает его имени. Его зовут Океке, потому что он родился в третий день недели. Пирога медленно спускается по течению, проплывает мимо причала, где ждут рыбаки. Окаво даже не оборачивается, чтобы взглянуть на дом Сэбина Родса, уже далекий, затерявшийся среди деревьев. Вернувшись из Аро-Чуку, Окаво купил пирогу у одного рыбака с реки, запасся на Пристани рисом, сушеной рыбой, креветками, консервами, керосиновой лампой, кое-какой кухонной утварью и еще отрезом ткани. Потом зашел в больницу за Ойей и забрал ее с сыном.

Пирога скользит по течению без усилия, Окаво лишь время от времени слегка отталкивается шестом. Лодка плывет вниз, к дельте, к Дегеме, Брассу, острову Бонни. Туда, где по реке поднимается приливная волна, где в мутной воде кружат рыбы-пилы и дельфины. Солнце блестит на темной поверхности реки. Птицы взмывают из-под носа пироги, летят к островам. За спиной Окаво и Ойи большой город из досок и жести, Пристань, лесопилка, где начинает урчать мотор. Большие острова, распластанные почти вровень с водой, и руина «Джорджа Шоттона», похожая на допотопное животное. Уже всё растворяется вдали, сливаясь с линией деревьев. Когда Окаво вернулся из Аро-Чуку, он не пошел в дом Сэбина Родса. Ночевал под открытым небом, возле больницы. Он уже уплыл, был уже далеко, с Ойей, в другом мире. Сэбин Родс не понимал. Он, покидавший свой дом лишь для того, чтобы отправиться на реку, ходил по городу, искал Окаво возле Пристани. Даже отважился дойти до «Ибузуна», шпионил. Расспрашивал медсестер в больнице. Впервые он что-то, кого-то не понимал. Потом, когда понял, затворился в своем большом мрачном зале, с масками на стенах, с вечно закрытыми ставнями, сел в кресло покурить.