Онича - Жан-Мари Гюстав Леклезио

В стороне Агулу, Нанки, реки Маму и большой расселины громоздились облака, образуя горную цепь. На равнине виднелись дымки над деревнями, фермами. Финтан слышал тявканье собак, разносившееся все дальше и дальше, с поля на поле. Идя к дереву, Финтан слушал и смотрел жадно, словно в последний раз.

Джеффри уехал по дороге в Оверри. Быть может, отправился на поиски другого дома? Ведь в «Ибузуне» поселится его преемник. Но Джеффри говорил об этом странном месте, Аро-Чуку — таинственном, магическом городе посреди саванны. Прежде чем сесть в свой «форд», он странно себя повел. С силой прижал Финтана к себе, погладил по волосам. Сказал очень быстро и тихо: «Прости, boy, мне не надо было так срываться. Я устал, понимаешь?» Сердце у Финтана сильно забилось, мысли путались, словно он вот-вот заплачет. Джеффри еще шепнул: «До свидания, boy, позаботься о маме». Потом сел за руль, согнув свое длинное тело. На соседнее сиденье положил портфель, который брал с собой, когда ездил по делам в Порт-Харкорт. Насовсем, что ли, уезжает? — подумал Финтан. И тут же пожалел, что этот вопрос пришел ему в голову.

May говорила об Оверри, Абакалики, Огодже, о людях, которых он увидит, о доме, который они предполагают там найти. Впервые она произносила «твой отец». Если повезет, они, быть может, смогут остаться, не вернутся в Марсель. «Форд» доехал до дороги, вздымая красную пыль, потом спустился к берегу и потерялся на улицах Оничи.

Большое дерево росло на вершине бугра, откуда была видна долина Омеруна. Бони сидел на корнях, играл на санзе и смотрел вдаль. С тех пор как в тюрьму попал и его брат, он изменился. Не приходил больше к дому Джеффри, а если встречал Финтана в городе, переходил на другую сторону улицы.

Бони знал, что Джеффри уехал. Знал про Оверри, про Аро-Чуку. Финтан даже не удивился. Бони знал все, словно мог слышать людские разговоры на расстоянии.

Финтан никогда не говорил с ним о Джеффри. Только один раз, после того как они ночевали у воды мбьям и Джеффри выпорол его ремнем, Финтан показал следы на своих ногах и спине. Сказал: «Poko Ingezi». Бони забавлялся, повторяя за ним: «Poko Ingezi».

Финтан очень любил Омерун. Хижина бабушки Бони стояла на берегу реки. Старушка кормила их фуфу, жареным ямсом, испеченным в золе бататом. У этой низенькой женщины было удивительное при ее дородности имя: ее звали Уго, что значит «хищная птица, летающая в небе», сокол, орел. Она называла Финтана «уму», словно он тоже был ее внуком. Иногда Финтану казалось, что это и вправду его семья, что его кожа стала такой же, как у Бони, черной и гладкой.

May еще спала под сеткой в комнате с приоткрытыми ставнями. Финтан проскользнул туда босиком, чтобы взглянуть на нее, затаив дыхание из страха разбудить. Такой он любил ее больше всего — спящей, с темными спутанными завитками на щеках, с отсветом зари на плечах. Как раньше, в Сен-Мартене или на «Сурабае», где они были одни в каюте.

С тех пор как Джеффри уехал в сторону Оверри, к реке Кросс, все изменилось. В доме царил необычайный покой, Финтану даже выходить не хотелось. Мир застыл в неподвижности, заснул тем же сном, что и May, потому и дожди перестали лить. Можно было забыть все. Не было больше ни Клуба, ни Пристани; склады «Юнайтед Африка» закрылись. May тоже не хотелось ходить вниз, в город. С нее было довольно и того, что можно смотреть на реку с террасы или же заниматься с Финтаном, повторять с ним таблицу умножения, неправильные английские глаголы. Она даже вновь начала записывать стихи в свою тетрадку — о реке, о рынке, о горящих кострах, о запахе жареной рыбы, о ямсе, о перезрелых плодах. Столько всего требовалось высказать, что она даже не знала, с чего начать. Это было немного грустно, потому что ею вновь завладела та же торопливость, то же нетерпение, что и перед отплытием из Марселя. А куда теперь придется уезжать?

Бони перестал ходить на встречи под деревом. Из-за праздника ямса. В Омеруне царит Эзе Эну, живущий на небе, чей глаз — Аниану, солнце. Его называют также Чуку абиа ама — «Тот, кто парит в воздухе, как белая птица». Когда облака расходятся, говорит Бони, изображая жестами планирующую крылатую тень, пора подносить еду Эзе Эну. Его одаривают первым ямсом, белым-белым, на белом полотне, расстеленном на земле. На белое полотно кладут перо белого орла, перо белой цесарки и ямс, белый как пена.

Как раз сегодня вечером должен начаться праздник. Марима позвала May с собой в Омерун, посмотреть «игру луны». Это была какая-то мистерия. Ни она, ни May никогда еще туда не ходили.

Со своего наблюдательного поста на старом деревянном причале Финтан смотрел, как движутся по реке суда. Груженные пальмовым маслом баржи спускались медленно, обходя водовороты; люди придерживали их с помощью длинных гибких шестов. Время от времени воды рассекала пирога, ревя подвесным мотором, длинная ось которого выдавалась далеко назад, словно дрожащая в исступлении рука. Выше виднелись острова, будто плывшие против течения. Броккедон, руина «Джорджа Шоттона» и устье Омеруна, большой остров Джерси с его темным лесом. Финтан думал об Ойе, о ее теле, распростертом внутри мертвого корабля, о ее опрокинутом взгляде, когда Окаво входил в нее, и о гневе молодого воина, с громовым грохотом разбившего зеркало. Думал о пляже меж тростников, о том, как Бони хотел взять Ойю силой на дороге, и о собственном гневе, который ощутил как ожог в теле, и об укусе Ойи на своей руке.

Из-за всего, что произошло, Финтан уже не верил в отъезд из Оничи, возвращение в Европу. Ему казалось, что он родился здесь, рядом с этой рекой, под этим небом и всегда знал это. Знал медлительную мощь реки, вечно текущую воду, темно-красную, несущую древесные стволы, похожую на тело, на тело Ойи, блестящее и отягченное беременностью. Финтан смотрел на реку, и его сердце билось сильнее, он ощущал в себе часть ее магической силы, счастья. Он уже никогда не будет чужаком. То, что произошло там, в руинах «Джорджа Шоттона», скрепило некий договор, связало их общей тайной. Он вспомнил, как в первый раз увидел на пляже Омеруна нагую девушку, стоявшую в реке. «Ойя», — Бони произнес ее имя шепотом. Она словно родилась из реки: гладкое тело цвета глубокой воды, эти груди, глаза египтянки. Они тогда лежали на дне пироги, сливаясь с тростниками, бесшумно, будто подстерегая какого-то зверька. У Финтана перехватило горло. Бони смотрел с болезненной сосредоточенностью, его лицо застыло, словно камень.

Никогда Финтан не сможет разлучиться с рекой, такой медленной, такой тяжелой. Он неподвижно сидел на причале, пока солнце не спустилось на другой берег — око Аниану, разделяющее мир.

Высоко в черном небе сияла луна. May шла по дороге в Омерун с Маримой. Финтан и Бони шагали немного позади. В траве квакали жабы. Трава казалась черной, но листья деревьев отливали металлом, а дорога блестела в лунном свете.

May остановилась, взяла Финтана за руку: «Смотри, как красиво!» Она обернулась, чтобы поглядеть на реку с высоты берега. Было ясно различимо устье, острова.

В Омерун шли и другие люди, торопились на праздник. Из Оничи и даже с того берега, из Анамбары. Некоторые ехали на велосипедах, петляя и звеня звонками. Время от времени ночь пронзал фарами грузовик, вздымая облако едкой пыли. May закуталась в покрывало, как женщины с севера. Звук шагов ширился в ночи. Над деревней пламенело зарево, как от пожара. May испугалась, хотела сказать Финтану: «Давай вернемся». Но Марима тащила ее за собой: «Wa! Иди!»