Вслед за Великой Богиней - Аркадий Захаров

В трагедии Пушкина «Борис Годунов» мы видим Рубца-Мосальского в последней сцене убиения царевича. Всего несколько строк отвел Пушкин роли «окаянного Рубца». В трагедии он большего и не заслуживает, но из истории содеянного им не исключить. При всем желании.

Пушкин для написания своей трагедии по крупицам собирал исторические свидетельства, читал летописи, жизнеописание царя Федора, составленное патриархом Иовом, известия Г. Миллера, Щербатова, Петрея и другие. Следовательно, он должен был подробно знать жизнь и деяния окаянного князя, имя которого с 1601 года постоянно упоминается рядом с именами Савлука и Остафия Пушкиных.

Вместе с предками Александра Пушкина он стоял у колыбели города-таможни на лукоморском побережье — Мангазеи, вместе с ними участвовал в «смуте».

Точности ради стоит отметить, что Остафий Пушкин в описываемых в «Борисе Годунове» событиях участия не принимал и принимать не мог, зато рядом с самозванцем оказался другой, и тоже прибывший из Сибири, Пушкин — Гаврила Григорьевич.

Заметный персонаж трагедии «Борис Годунов», бывший стрелецкий сотник Гаврила Пушкин, в 1601 году, пережидая опалу, служил письменным головой воеводы городка Пелым, что на реке Тавде — опорном пункте для освоения Зауралья и Сибири. Забытый и захиревший теперь городок заслуживает, чтобы о нем упомянули подробнее. Через Пелым, служивший таможенной заставой, торговый путь шел по реке. Поэтому зимой и летом торговые караваны из Азии в Европу не могли миновать Пелыма, и должность, занимаемая Гаврилой, могла приносить ему немалый доход.

«Гаврила Пушкина — писал о нем поэт, — я изобразил его таким, каким нашел в истории и наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и в особенности как заговорщик». С такими талантами Гаврила не мог долго прозябать в захолустье. Из Пелыма он был назначен воеводой в Белгород, откуда и перешел под знамена самозванца.

Судя по всему, Александр Сергеевич должен был знать о сибирском периоде жизни Гаврилы Пушкина и о его таможенной службе. Но при дворе и в свете было не принято гордиться службой на далеких окраинах России. Такая служба зачастую приравнивалась к опале и изгнанию, а потому замалчивалась потомками первопроходцев. Семейство Пушкиных не было исключением из этого правила и не любило вспоминать сибирских предков. Отсчитывать свою родословную от «владетельного» абиссинского князя престижнее, чем от опального воеводы из сибирского захолустья.

С возведением на берегах Таза торгового города-крепости Мангазеи в его великолепии потускнело и стало стираться из памяти понятие «Лукоморье», пока окончательно не подменилось названием «Мангазея». Так произошло и с городом Чимги-Тура, унаследовавшим новое имя от древнего царства Тюмень, и с северным улусом Орды — Джучи, получившим от русских новое наименование по имени его столицы Сибирь.

Плавание русских мореходов в Мангазею и на Обь с конца XIV и в первой половине XV столетия стало делом привычным. Сохранился русский документ, содержащий очень краткое изложение плавания В. Баренца в 1596–1597 годах и сведения о Новой Земле: «Новая Земля отдалилась к северу, чаят от самого материка отдалилась, потому что меж нею и Печорским берегом есть пролива, именуемая Вайгац… За тою проливою Татарское или Льдоватое море, в которое многие сибирские реки впали…»

Для поморов же поездки на Обь были делом обыденным, и можно считать вполне установленным широкое использование поморами вплоть до 1620 года морского пути для проезда в Мангазею.

В донесении, посланном из Тобольска в Москву Федором Яновым 6 февраля 1616 года, сообщается: «Да нам, холопам твоим, сказывал тот же торговый человек, который сказывал про енисейскую дорогу, Кондрашко Куркин, да тобольский стрелец Кондрашко Корела, что де от Архангельского города в Мангазею по все годы ходят кочами многие торговые и промышленные люди со всякими немецкими товарами и хлебом».

К этому времени Мангазея представляла собой уже город-крепость с пятью башнями высотой до 4 саженей и городской стеной в полторы сажени. Внутри города две церкви, воеводский двор, съезжая и таможенная избы, гостиный двор, торговая баня, амбары, лавки и тюрьма. На башнях — девять крепостных пищалей, направленных на окружающую тундру и на реку. Миновать город, чтобы проехать на торга к мангазейским и енисейским самоедам, было невозможно. Население города составляли: поп, дьякон, дьячок, пономарь, два подьячих съезжей избы, подьячий таможенной избы, голова таможенный, палач, сторожа, пять толмачей и служилых людей с полсотни. Такой была Мангазея, когда в ее таможне служил современник и родственник Гаврилы Пушкина — Борис Пушкин. Видать, служба в заполярном городке оказалась ему в тягость, потому что Борис Пушкин не дождался окончания срока своего воеводства и, не дождавшись подмены новым воеводой, оставил город на попечение своего товарища Спиридонова, за что в Москве угодил в сибирский приказ, где с него был взят «расспрос» с пристрастием. Уже первым воеводам Тазовского острога Мосальскому и Пушкину правительство строго предписывает следить, чтобы торговые люди платили десятую пошлину не только с товаров, но и со всяких съестных запасов, кроме хлеба, если последний провозится не для продажи. Затем в наказ 1603 года вторым мангазейским воеводам читаем: «И ныне государь Борис Федорович указал в Мангазее для торговых людей поставить гостиный двор и велел всяким торговым людям, приезжая, торговать в Мангазее с самоядью и десятинную пошлину платить на гостином дворе, а по городским волостям, по юртам, по лесам и зимовьям торговать не велел».

Таможенные порядки были очень строги, и от таможенных голов и целовальников требовалось неукоснительное исполнение обязанностей, и за упущение при сборе пошлин они не только отвечали своим имуществом, но и подвергались великой «опале и казни». Все товары переписывались, провезти можно было только то, на что имелся пропускной лист какой-либо сибирской таможни.

В свете вышеизложенной информации о Мангазее некоторые строки «Сказки о царе Салтане» оборачиваются новой, неожиданной стороной. Оказывается, по Акияну-морю студеному, мимо острова Белый плыли на торг в Мангазею поморские кочи, на лодках спускались по Оби азиаты в те времена, когда там воеводствовал Борис Иванович Пушкин (1635–1639). Его брат, Иван Иванович Пушкин, служил воеводой на главной таможенной заставе Сибири в Верхотурье. Возможно, именно сведениями о службе предков на сибирских таможенных заставах и существовавших на таможне писаных и неписаных порядках навеяны строки «Сказки»:

Картина таможенного досмотра тех времен передана весьма достоверно. Иллюстрацией интереса Пушкина к организации таможенной службы служит наличие среди книг его личной библиотеки сугубо специфического справочника: «Общий тариф для всех портовых и пограничных таможен Российской империи, кроме состоящих таможен в Астраханской, Оренбургской, Тобольской и Иркутской губерниях. Ч. 1. О привезенных из чужих краев в Россию товарах». В его начале помещен Указ Сенату Павла I от 12 октября 1797 года. Возможно, именно Указ более чем тарифы или, иначе говоря, пошлина привлек внимание Пушкина, чтобы появиться в строке: «Торговали мы не даром, неуказанным товаром…», т. е. товаром, не разрешенным Указом, контрабандой. Да и сам перечень разрешенных к ввозу и вывозу товаров не мог не представлять для поэта интереса. Такие книги, как «Общий тариф таможен», не покупают для семейного чтения, и Пушкин, приобретая ее, надеялся извлечь из книги вполне определенные сведения, чтобы использовать их затем в своих сочинениях.